- Вам - может быть, а мне - пока нет. Впрочем, я не уверен, что и вам все ясно. Боюсь, что вы делаете опрометчивый шаг, требуя перевода в другую базу и даже собираясь уйти в запас. Подумайте еще два-три дня. - Стрешнев протянул лейтенанту рапорт.

Но Иванов отступил на шаг и твердо сказал:

- Извините, товарищ командир, я не возьму его обратно. Я обращаюсь к вам официально и прошу дать ответ по существу.

Стрешнев еще раз внимательно посмотрел на лейтенанта и понял, что тот слишком взвинчен сейчас, разговаривать с ним, пожалуй, бесполезно.

- Хорошо. - Стрешнев встал, открыл сейф и положил туда рапорт. - Через три дня вы получите официальный ответ. Я мог бы вам отказать сразу, я имею на это право. В конце концов вас пять лет учили на полном государственном обеспечении. Даже если бы вы окончили гражданский институт, вы обязаны были бы три года отработать по месту назначения. Как видите, и основания для отказа у меня есть. Но я не стану вас удерживать, если сумею убедиться, что вам действительно необходимо уйти. Это я вам твердо обещаю. Однако дайте мне сначала самому во всем разобраться. Подождите дня три.

- Есть, подождать, - без особого воодушевления согласился лейтенант. Разрешите идти?

- Пожалуйста.

Уже переступив порог, лейтенант обернулся, хотел, видимо, что-то еще сказать, но передумал и закрыл дверь.

А Стрешнев долго еще смотрел на эту дверь. Он вспомнил, как сам в свое время жалел, что не остался в Ленинграде. Вспомнил тот вечер, когда под дождем бродил по улицам Синеморска и чуть не угодил под машину, если бы не Люся... Да, тогда он впервые пришел к ней, и с портрета на него строго смотрел Люсин отец. "Капитан покидает судно последним"... Он и сейчас произносит эту фразу как заклинание в те минуты, когда приходится особенно трудно, когда надо собрать в себе все душевные силы, собрать в кулак волю.

Иванов тоже ершист, может, именно этим он и привлекает Стрешнева. И вот, к его огорчению, спасовал, просит даже списать в запас. "Пусть успокоится, потом поговорим", - решил Стрешнев.

В Иванова он верил и был за него спокоен.

Тревожило Стрешнева другое.

За годы службы на атомных подводных лодках Стрешнев убедился, что люди здесь особенные. Не потому, что они сюда специально отбираются и готовятся. В конце концов, какими бы физическими и моральными данными они не обладали, они все же обыкновенные люди, одни лучше, другие хуже, каждый со своими достоинствами и недостатками, со своими привязанностями, привычками и увлечениями.

Но общая атмосфера службы на атомной подводной лодке такова, что на каждого члена экипажа накладывает особый отпечаток. В стальном чреве лодки бушует ядерная реакция, трудится укрощенный человеком атом. И те, кто служит на лодке, никогда не забывают об этом. У них нет страха перед атомом, они знают, как с ним обращаться. И все-таки постоянно ощущают его присутствие здесь, рядом, за стеной биологической защиты. Они достаточно осведомлены, чтобы не бояться, но они достаточно грамотны, чтобы понимать необходимость всех мер предосторожности.

Может быть, вот это постоянное ощущение опасности заставляет их снисходительно относиться к житейским мелочам, они мыслят категориями куда большими, чем человек, живущий обычной земной жизнью. У них особенно обострены чувства ответственности, патриотизма, взаимной выручки, готовности к самопожертвованию.

Эту чистую атмосферу духовной спаянности коллектива должен поддерживать в первую очередь замполит. А Комаров не умеет влиять на людей, не пользуется у них авторитетом.

Это особенно огорчительно сейчас, когда предстоит длительный арктический поход. О нем намекнул перед отъездом командующий. А в море успех выполнения задачи, а порой и жизнь экипажа зависят не только от умения, но и от настроения каждого матроса.

Видимо, состояние партийно-политической работы на лодке беспокоило не одного Стрешнева. Политотдел соединения прислал на лодку инструктора. Перед тем как подвести итоги проверки, он зашел к Стрешневу.

- Комаров явно не тянет, - прямо сказал инструктор.

- Тут, наверное, и моя вина есть, не так уж много я ему помогал.

- Вы, Матвей Николаевич, ни при чем. Что он мальчик, первый год на политработе? Да и когда было вам его опекать, если вы только приняли лодку.

- Так-то оно так, но все-таки...

- Не надо, Матвей Николаевич, его защищать. У каждого из нас свои обязанности, и Комаров выполняет их плохо. Дело не в каких-то отдельных упущениях - у кого их нет? Дело в принципе. Комаров, несмотря на свой опыт, сегодня принципиально непригоден. Нет в нем тех душевных качеств, которые нужны политработнику сегодня. Согласны?

Разумеется, Матвей был согласен. "Толковый парень этот инструктор. Вот такого бы мне замполита, но этот этап для него уже пройденный".

Но Стрешнев еще надеялся, что Комарову можно помочь, и поэтому сказал:

- Может, Комаров сделает для себя нужные выводы и как-то выправится.

- Вряд ли. Однако я выскажу ему все, что о нем думаю.

И он действительно выложил Комарову все прямо. Стрешнев ожидал, что Комаров признает ошибки, пообещает исправиться, но тот неожиданно взъерепенился и напустился на инструктора:

- Я понял, что вы просто хотите меня выжить, вот и понадергали фактиков.

- Иван Севастьянович, нельзя же так! - попробовал осадить его Стрешнев, но Комаров уже закусил удила:

- Не вам меня учить, у меня опыт не меньше вашего...

Инструктор посмотрел на Стрешнева и только пожал плечами. Тогда Матвей жестко сказал:

- Вот что, товарищ Комаров, вы ведете себя отвратительно: не пристало нам, коммунистам и офицерам, разговаривать так друг с другом. Я вынужден прекратить этот, разговор и сообщить обо всем члену Военного совета.

- Это ваше право.

Телеграмму отправили тотчас же.

12

Дверь "люкса" была распахнута настежь, матрос Баринов утеплял окно, стамеской запихивая в щели куски пакли.

- А где Лида? - спросил Иванов.

- Не знаю, товарищ лейтенант. Минут двадцать назад за ней зашла Стрешнева, а куда они отправились и надолго ли - не сказали.

- Давайте я помогу, - предложил лейтенант.

- Не надо, я уже заканчиваю. Теперь не так будет дуть, хотя ватой заткнуть было бы лучше. А еще лучше - поролоном. Да где его тут возьмешь?

- Ничего, сейчас не зима.

- А все-таки холодно, особенно когда ветер. Лейтенант опустился на пуфик и некоторое время молча наблюдал, как Баринов, стоя на подоконнике, ловко орудует стамеской. Потом неожиданно спросил:

- Баринов, что вы считаете самым главным в службе?

Матрос обернулся, сверху вниз внимательно посмотрел на лейтенанта и весело сказал:

- По-моему, самое главное - не терять чувства юмора.

Иванов поднял голову, посмотрел на улыбающегося матроса и горько усмехнулся:

- Легко сказать. А если твое человеческое достоинство унижено, если тебя оскорбили? И тут прикажете улыбаться?

Баринов спрыгнул с подоконника, подошел к Иванову и с упреком сказал:

- Эх, товарищ лейтенант! Я в этом случае рассуждаю так: тот, кто груб, себя же больше и унижает. Его и надо жалеть, а не себя, потому что человек он и в самом деле жалкий!.. Во всяком случае, пасовать не стоит.

- А кто пасует? - настороженно спросил Иванов.

- Это я вообще говорю. В конце концов плохих людей не так уж много: раз-два и обчелся.

"Знает. Знает о моей стычке с Комаровым", - подумал лейтенант.

- Отступать нельзя, - продолжал матрос. - Нырнуть в кусты - это проще всего...

"Неужели и о рапорте знает? Но откуда? Нет, просто догадывается"...

- Что же вы предлагаете? - спросил Иванов.

- Вот я и предлагаю не терять чувства юмора. - И, собрав остатки пакли, Баринов вышел.

Иванов растерянно посмотрел ему вслед. Потом встал, подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и нравоучительно заметил:

- Вот так-то, лейтенант Иванов!