- Вы его считали правильным?
- Нет. Поэтому и дал квитанцию, чтобы командир лодки убедился, что мы его радиограмму получили, и мог принять самостоятельное решение. Что он и сделал.
- Так. Прошу садиться. Товарища Самохина мы послушаем позже. Есть предположение, - продолжал он, - что появление чужой лодки в наших водах не случайно совпало с испытаниями новой акустической аппаратуры. Видимо, приход в нашу базу заводской лодки, оснащенной этой аппаратурой, не остался в секрете. Поэтому я хотел бы обратить внимание командиров на усиление бдительности...
Когда вышли от комбрига, Баскаков протянул Дубровскому руку:
- Рад, что познакомился с вами.
- И я рад. Спасибо за объективный доклад. Надо полагать, вам не поздоровится. Комбриг вам еще припомнит квитанцию.
- Вряд ли. Ведь он понимает, что был не прав.
- Ну, как говорится, ни пуха, ни пера, - Дубровский протянул Баскакову руку.
- Если вы, Николай Федорович, не возражаете, я тоже пойду в город, сказал Елисеев.
- Пожалуйста. Только не забудьте, что утром выход.
- Я вернусь сегодня.
- Ночуйте уж дома.
- Собственно, я не домой. По делу.
Елисеев и в самом деле шел не домой. Уходя с лодки, он невольно подслушал разговор главного старшины Проценко с мичманом Алехиным. Разговор происходил в моторном отсеке.
- Что это ты, Степан Сидорович, вроде бы домой не собираешься? спрашивал Проценко у мичмана.
- Некогда мне, Федя. Масляный насос что-то капризничал в море, перебрать надо. Не ровен час, объявят срочный выход, а насос не в порядке.
- Без тебя переберут.
- Лучше уж самому, а то матросы у меня все молодые, за ними еще догляд нужен.
- Да у тебя жена на сносях! - упрекнул Проценко.
- По срокам вроде бы еще недельку должна походить.
- Кого ждешь-то?
- Мне теперь все равно: сын есть, дочь тоже, кто будет третий значения уже не имеет.
- Сына все же лучше бы.
- Это почему? - поинтересовался Алехин.
- Надежнее. С девками мороки больше: уродится в тебя, попробуй выдать замуж.
Через открытый люк до Елисеева донесся мелкий, как рассыпавшаяся дробь, смешок Алехина. Елисеев тоже улыбнулся, вспомнив, что у мичмана широкое скуластое лицо с крупными чертами, с большим, слегка сплющенным носом и толстыми бесформенными губами.
Зная характер мичмана, Елисеев понял, что Проценко не убедит его пойти сегодня домой. "Надо, пожалуй, мне наведаться, - решил Елисеев. - Жена мичмана забеспокоится, когда узнает, что лодка пришла, а муж домой не является".
Алехины жили на окраине города, в той его части, где небольшие финские домики окружены аккуратными палисадниками, сейчас наполовину занесенными удивительно чистым снегом. Такой снег можно увидеть только в этой части города, удаленной от гавани и лежавшей в стороне от проезжих дорог.
Алехины жили на втором этаже. Из полутемного коридора первого этажа к ним вела крутая, почти отвесная, узкая и скрипучая лестница. На скрип ступенек вышла жена мичмана Мария Алексеевна.
- Осторожнее, - предупредила она. - У нас тут темно.
Узнав Елисеева, радостно воскликнула:
- Петр Кузьмич! Проходите, пожалуйста, милости просим.
Она пропустила Елисеева в комнату с низким, скошенным в одну сторону потолком. Посредине стоял стол, вдоль стен, почти вплотную друг к другу, стояли три кровати - одна полутораспальная с горой подушек и две - детские. У стены, где стояла большая кровать, приткнулся шкаф. "Тесно, - подумал Елисеев. - А младенец родится, куда его девать?" Он еще раз обвел взглядом комнату, примериваясь, куда бы можно было втиснуть еще одну кроватку, и не нашел ей места. "Надо будет сходить к начальнику политотдела, может быть, дадут мичману хотя бы две комнатки", - решил он.
- Да вы садитесь, - предложила Мария Алексеевна. - Сейчас я чайку поставлю.
- Спасибо, я только на минутку.
- Минутку не минутку, а с чаем-то все веселее. - Она открыла дверь и крикнула вниз: - Андрейка! Поставь-ка чайник!
Елисеев вспомнил, что Андрейка - это старший сын Алехиных, ему, наверное, уже лет двенадцать - тринадцать. Быстро растут ребятишки.
- А где младшая-то? - спросил Елисеев.
- Внизу, на кухне. Помогает Андрейке санки чинить. Сейчас прибежит. Они ведь, ребятишки-то, очень любят, когда в доме гости.
И верно, не прошло и минуты, как в комнату вошла девочка лет четырех с льняными волосами и светлыми, как у матери, широко расставленными глазами. Она несколько секунд рассматривала Елисеева, будто решала, стоит к нему подойти или нет. И, решив, видимо, что бояться не надо, подошла к нему, ухватилась за пуговицу кителя.
- Ты кто?
- Дядя Петя, - ответил Елисеев, усаживая ее на колени.
- А я Лена. У меня папа тоже моряк.
- Ну, раз у тебя папа моряк, значит, ты должна любить конфеты. Елисеев достал шоколадку.
Девочка, изучив обертку, осторожно сняла ее.
- Как там наш отец? - спросила Мария Алексеевна.
- Я ведь, собственно, и зашел сказать, что он сегодня по делам задерживается. Вам скоро в больницу? Когда ляжете, можно будет отпустить его на недельку.
- Ну зачем же его от дела отрывать? - запротестовала Мария Алексеевна. - Я уже с соседкой договорилась, она присмотрит за ребятишками. А Степа пусть только вечерком забегает? У него своих забот... Ведь молодежь служить-то пришла?
- Да.
- Каждый год в это время так. Много хлопот, пока их всех на ноги поставишь.
- Хватает. Степан Сидорович умеет с ними ладить.
- Еще бы! Вот уже скоро два десятка минет, как служит.
Они пили чай с вареньем. Мария Алексеевна рассказывала, как они жили. Жили трудно, как большинство семей военных моряков.
- Из семнадцати лет нашей семейной жизни, может быть, два наберется, как вместе-то были. Ведь только в гости домой заявляетесь, не видите, как и дети-то растут. Нам одним приходится управляться.
Нет, она не жаловалась. Она просто рассказывала. И в этом рассказе не было ни скрытого недовольства, ни слепой покорности судьбе. Была лишь спокойная уверенность в том, что жизнь идет так, как ей и положено идти. То, что прожито, уже не беспокоило эту женщину, ее больше тревожило будущее.
- Скажите, Петр Кузьмич, - спросила она, - неужто американцы не примут наших предложений насчет разоружения? Чего это они упрямятся-то? Ведь каждому ясно, что с войнами пора покончить насовсем.
- Это нам ясно, Мария Алексеевна, - сказал Елисеев. - А у них еще не все это понимают. А кое-кому и выгодно наживаться на гонке вооружений.
- Приструнить таких надо! У нас вот есть же закон против войны. И везде такой закон принять надо.
- Все это не так-то просто, Мария Алексеевна. Ведь законы там диктуют как раз те, кто наживается.
- Ох, только бы войны не было! - вздохнула Мария Алексеевна.
Когда Елисеев уходил, она еще раз поблагодарила:
- Спасибо, что наведались, Петр Кузьмич. Передайте Степану-то, что все, мол, в порядке, пусть не беспокоится.
- Хорошо, обязательно передам.
Был уже десятый час вечера, но Елисеев все же решил зайти к начальнику политотдела. "Потом уйдем в море, а мичману квартира сейчас нужна".
Герасименко кормил рыбок в аквариуме. Это был большой аквариум с гротами и водорослями, со специальной кислородной поддувкой. Остап Григорьевич сидел перед ним в пижаме и домашних туфлях и любовно следил за рыбками. Жена сказала: "Остап, к тебе", он обернулся.
- А, Петро. Садись. Посмотри-ка моих меченосцев. Вот этот, бачишь, какой вымахал?
Меченосец был не больше обыкновенного ученического пера.
- Кит!
- Смеешься? Впрочем, тебе этого не понять. А я их, дьяволят, люблю. Ты ко мне по делу или на огонек забрел?
- И так и этак.
- Ну давай, пока жинка на стол накроет, сначала о деле погутарим.
- У Алехина на квартире был. Жена вот-вот родит, коляску приткнуть некуда будет. Тесно живут.
