Гордон кивнул.

- Все любопытнее и любопытнее... Однако если вас интересуют мои предположения на этой стадии, то автор писем скорее всего имеет отношение к прикладному искусству. Я бы сказал, что она художница.

- Вы уверены?

- Конечно, я не могу быть полностью уверен. Это только предположение. И в дальнейшем вы получите от меня только предположения. Но аргументированные предположения. Это все, что я могу вам обещать, мистер Рода.

Посетитель обмяк в кресле и протяжно вздохнул.

- Как много времени вам потребуется?

- Сколько у вас писем?

- Девять.

- Две-три недели.

Рода медленно, задумчиво покачал головой.

- Результаты нам нужны как можно скорее, мистер Силлс. Мы готовы удвоить ваш обычный гонорар, если вы согласитесь взяться за эту работу сразу же и до ее окончания не отвлекаться на другие предложения.

- Вы поможете мне?

- Что вы имеете в виду?

- Меня интересует и его почерк тоже. Мне будут нужны по крайней мере четыре страницы, написанные им от руки.

Рода взглянул на Гордона с недоумением, и эксперт пояснил:

- Зная, с кем переписывалась эта женщина, я смогу лучше понять ее.

- Ладно.

- Сколько ему было лет?

- Тридцать.

- Ясно. Хотите добавить что-нибудь еще?

Рода на некоторое время задумался. Глаза его превратились в узкие щелочки. Он застыл, собираясь с мыслями, потом, вздрогнув, поднял взгляд и кивнул.

- То, что вы сказали об этой женщине, уже важно. В одном из писем упоминается "показ", и мы решили, что она, возможно, имеет отношение к зрелищному бизнесу - манекенщица, танцовщица или что-нибудь в том же духе. Я немедленно отдам распоряжение проверить и этот вариант. Художница... Не исключено, что он окажется верным.

- Мистер Рода, я хотел бы задать еще несколько вопросов. Насколько важны эти бумаги? Представляют ли они для кого-нибудь коммерческий интерес? Знает ли кто-нибудь еще, кроме сотрудников вашей компании, об их ценности?

- Это очень ценные документы, - ответил Рода таким бесцветным голосом, что Гордон мгновенно насторожился. - Если мы не вернем их в самое ближайшее время, нам придется призвать на помощь ФБР. Речь, возможно, идет о национальной безопасности. Но мы, разумеется, хотели бы уладить все своими силами.

Тем же самым монотонным голосом он добавил:

- Я не сомневаюсь, что русские заплатили бы за эти бумаги миллионы. Мы сами заплатим сколько потребуется. Бумаги наверняка у той женщины. Она упоминала об этом в одном из писем. И нам нужно найти ее во что бы то ни стало.

Гордон на мгновение усомнился, стоит ли браться за такую работу. "Дело серьезное, - подумал он, - можно огрести много неприятностей..." Потом взгляд его скользнул по письму, лежавшему сверху, остановился на подписи, и он сказал:

- Ладно. Обычно я использую стандартный бланк для контракта...

Когда Рода ушел, Гордон несколько минут сидел, разглядывая первое письмо, - не читал, а просто изучал почерк на верхнем листке.

- Здравствуй, Анна, - сказал он наконец тихо, затем сложил все письма в папку и убрал в сейф. Гордон и не собирался начинать работу до получения оригиналов, но решил, что так будет спокойнее для клиента: пусть считает, что он уже взялся за дело.

На следующий день, еще до двенадцати, Рода прислал оригиналы писем и несколько страниц с образцом почерка Мерсера. Три часа кряду Гордон изучал их внешний вид. Письма Анны он разложил на своем рабочем столе под лампой на "гусиной шее"; долго вертел их так и этак, время от времени делая пометки, но по-прежнему не читал. Как Гордон и подозревал, буквы везде оказались некрупными, изящными, с красивыми росчерками. Анна не пользовалась ни фломастером, ни шариковой ручкой - только перьевой и настоящими чернилами. Каждый элемент букв радовал глаз, словно законченное произведение искусства. Одно письмо было на трех страницах, четыре - на двух, остальные - на одной страничке, но нигде не сохранилось дат, адресов или полных имен. Гордон молча проклинал человека, который изуродовал письма лезвием. Переворачивая их по очереди, он осмотрел обратную сторону каждого листка и сделал пометку: "Нажим - от легкого до среднего". Другие записи были столь же краткими. "Беглый, быстрый, нестандартный, пропорции - один к пяти". Такие характеристики указывали на европейский стиль, но Гордон полагал, что женщина вряд ли из Европы, хотя это требовало более детальной проверки. Заметки фиксировали лишь первые впечатления, это были своего рода путеводные знаки, указывающие направление поисков. Работая, Гордон бездумно что-то насвистывал, и, когда зазвонил телефон, он невольно вздрогнул.

Оказалось, это Карен. Решила-таки поговорить с ним после стольких его звонков. Дети будут в субботу к шести, а к семи вечера в воскресенье он должен будет их вернуть. В голосе бывшей жены не чувствовалось ни капельки тепла, словно она отдавала распоряжения приемщице прачечной. Гордон согласился и положил трубку, осознав с удивлением, как слабо на него это подействовало. Раньше каждый разговор с Карен болью отдавался в сердце, порождая мучительные переживания. И он всегда интересовался ее делами, расспрашивал обо всем. Как она сама? Работает ли? Что дома?.. Дом на Лонг-Айленде остался за ней, но Гордона это вполне устраивало: последние годы он все равно проводил в городе все больше и больше времени. Однако они покупали его вместе, и он постоянно чинил там что-нибудь, ставил и снимал перегородки, сражался с водопроводом и канализацией...

В тот вечер он повел детей в греческий ресторан. Восьмилетний Бастер заявил, что там слишком шумно, и Дана - ей исполнилось уже десять - тут же обозвала его сопливым мальчишкой. Гордону удалось предотвратить ссору, сказав, что он купил им новую "Монополию". Бастер всегда любил выигрывать. Внешне Дана очень походила на мать, но на самом деле все ее качества унаследовал Бастер. Карен тоже любила выигрывать.

Они побывали в музее "Клойстерс" и долго обсуждали увиденное, выдумывая всякие средневековые приключения, потом играли в "Монополию", а в воскресенье Гордон повел детей в кукольный театр и к концу дня отвез домой. Устал он невероятно, а когда вернулся к себе и окинул квартиру взглядом, к усталости добавилось ощущение глубокой подавленности. В раковине и на столе в гостиной стояли грязные тарелки. Карен сказала, что дети уже выросли и им лучше спать в разных комнатах, поэтому Бастер спал ночью на диване - постельное белье, смятое и перекрученное, так и осталось неубранным. В спальне Даны тоже царил полный беспорядок. Кроме того, она забыла пижаму и шлепанцы.

Гордон торопливо собрал белье в гостиной, отнес все это в спальню и, швырнув на кровать, захлопнул дверь. Потом затолкал тарелки в посудомоечный агрегат, включил его и, вернувшись в кабинет, открыл наконец сейф.

- Здравствуй, Анна, - произнес он тихо, и усталость тут же покинула его. Головная боль, притаившаяся где-то сразу за глазными яблоками, исчезла. Он забыл и транспортные пробки по дороге из Лонг-Айленда, и бесконечные ссоры детей.

Перенеся письма в гостиную, Гордон уселся поудобнее и прочитал их впервые с тех пор, как они к нему попали. Любовные письма, страстные, иногда с юмором, проницательные, глубокие. Не имея дат, их было трудно расположить в хронологическом порядке, но общая картина тем не менее возникала вполне понятная. Анна встретилась с Мерсером где-то в городе. Они гуляли, разговаривали, потом он ушел. Вернулся, и на этот раз они провели вместе два выходных дня. Стали близки. Анна отправляла письма на абонентный ящик. Мерсер ей совсем не писал, только оставил на хранение бумаги с какими-то совершенно непонятными записями. Анна была замужем или жила с кем-то, но везде, где она упоминала этого человека, его имя было старательно вырезано лезвием. Мерсер его знал, виделся с ним. Очевидно, они даже дружили и не раз вели долгие, серьезные разговоры. Анна боялась за Мерсера, потому что он занимался какими-то опасными исследованиями, но ей было невдомек, какими именно. Она называла его "таинственным незнакомцем" и часто высказывала в письмах шутливые предположения о его тайной жизни, о семье, о безумной жене или отце-тиране, о странных его появлениях и исчезновениях.