И кажется Димычу и Тэтэ, что их никто не хочет видеть в этом доме.
- Боболониус, ведите себя прилично, - попросила Алиса Сигизмундовна.
- Будто я буян какой или там дебошир! Я и так веду себя прилично, а вы вот все как с цепи сорвались. Почему с Горацием не знакомите?
- Опять двадцать пять! - не выдержал пенат Гораций Фигул. - Отвезти бы тебя обратно, к берегам далеким...
- От такого же и слышу, - сообщил Боболониус.
- Вот что, - решительно сказал Себастьян. - Я настоятельно прошу тебя, Бобо, познакомиться с нашими соседями, и решить со всей серьезностью, устраивают ли они тебя в качестве будущих друзей. В том же случае, если ты примешь положительное решение, расскажешь им о своем происхождении. Их это не может не заинтересовать.
- Точно? - Боболониус прищурил желтый глаз. - Как в аптеке?
- Обижаешь...
- Ладно, давайте. Чего топтаться зря на одном месте и терять время?
Пошли уж нести сладость и свет юным и несмышленым душам.
И он решительно потопал вперед.
К каким только чудесам не успели привыкнуть Димыч и Тэтэ всего за семь коротких дней. И все же...
- Соберитесь и крепитесь! - попросил Себастьян Тарасович, появляясь на пороге их комнаты. - Боболониус хочет поговорить с вами. Только не нервничайте.
- Эй, ребята, я уже иду! - раздалось из темноты коридора.
Почему-то Димычу показалось, что звук идет слишком близко к полу, но он решил не морочить себе голову.
- Ой, мама, - негромко сказала Тэтэ, когда Боболониус возник в дверях их комнаты. И тут же спросила вслух, - Нет, ну причем тут мама?
- Невольные ассоциации, - машинально ответил Димыч. Он действительно прикидывал сейчас, у кого против кого нет ни малейших шансов - у Элеоноры против Боболониуса, или все же наоборот.
Себастьян Тарасович тревожно переводил взгляд на молодых людей и обратно.
- Это было в дни безумных извращений Каракаллы, - неожиданно выпалил Боболониус. - Мореплаватель Павзаний с берегов далеких Нила в Рим привез цветастых тканей, ну, что он там еще привез тогда? - поднял глаза к потолку, перечисляя, - благовония всякие, мартышек неограниченное количество, побрякушек, естественно; ковры, фруктов много, что правда, то правда - и большого крокодила! Я уже тогда был большой.
- Скромно сказано, - сказал Димыч, в то время как его уши отказывались верить тому, что они слышали.
Перед ним громоздилась огромная крокодилья голова и часть туловища, стоявшего на полусогнутых, массивных коротких лапах, обутых в сандалии. Крокодил был просто чудовищный - темно-зеленый, бесконечный, бугорчатый, и весь топорщился от жутких мускулов, которые шарами катались под его чешуйчатой шкурой. Его тело скрывалось в коридоре, словно пропадало в никуда, и от того, что не было видно хвоста - казалось еще страшнее. Даже смешные и трогательные сандалии положения не исправляли. Хуже он, крокодил приветливо улыбался, выставляя на всеобщее обозрение такой частокол зубов, что ну его на фиг! Прямо не крокодил, а мозозавр какой-то.
- Ну что, целоваться будем или просто, по-мужски, пожмем друг другу руки? - поинтересовался Боболониус, нарушая гробовое молчание.
***
Алиса Сигизмундовна родилась в августе 1448, и потому в этом году ей исполнялось 550 лет - по-своему круглая и знаменательная дата.
Праздновать решили без особых торжеств, в тихом домашнем кругу, среди своих.
Властная и строгая дама, происходившая из воинственного и славного рода польских князей Вишневецких - Алиса Сигизмундовна в первые дни наводила легкий ужас на Тэтэ, которая боялась ее больше, чем Боболониуса, Фофаню, Горация Фигула и даже жутковатого на вид Христофора Колумбовича вместе взятых. Однако месяц спустя обе дамы как-то незаметно спелись, и теперь по утрам их часто можно было застать на кухне, когда, проводив Димыча на работу, Тэтэ пекла пирожки - и не пирожки даже, а кулинарные шедевры - под строгим и чутким руководством старой княгини. А поскольку Алиса Сигизмундовна была страстной любительницей живописи, то отдыхала она обыкновенно в своем собственном портрете, который висел в голубой гостиной, и очень любила, чтобы Тэтэ сидела прямо под ним с вязаньем или вышиванием - это очень ее успокаивало.
А вскоре и сам Иловайский окончательно размяк и оттаял душой в новом обществе, и более не вздрагивал, когда наперерез ему, из стены в стену, шла высокая статная фигура в теплом шлафроке.
Алиса Сигизмундовна и при жизни сантиментов не любила, но привязалась к новым соседям с нежностью, которая поразила ее саму.
Так что теперь любому, кто посмел бы причинить вред либо обиду ее драгоценной Тэтэ или Деметрию (как она звала Димыча), пришлось бы иметь дело с разгневанным и весьма могущественным - надо заметить привидением.
Расцвел в их компании и пенат Гораций Фигул. Наконец он мог снова самозабвенно охранять этот дом и его обитателей от всего дурного и нечестивого, и он старался - видит Бог, он отчаянно старался.
Результатом его стараний оказалось то, что Элеонора Степановна хоть ей и неоднократно давали новый домашний адрес Иловайских, причем давали не только Димыч и Тэтэ, но и такая солидная и уважаемая организация, как справочная служба - хоть тресни, не могла обнаружить проклятый дом на крохотный - всего в несколько домов Ольгинской.
Элеонора пыхтела по улочке взад и вперед, как пузатый гневный броневичок, громыхала и подвизгивала, но ничего это ей не давало. Из вопросов, задаваемых редким случайным прохожим, которые хорошо ориентировались на местности, следовало, что дом - вот он. Элеоноре было страшно спрашивать: "Где?" Завершилось все тем, что гневная теща Дмитрия Иловайского окончательно сдала и отправилась в престижный санаторий поправлять расстроенные донельзя нервы. В санатории было много обслуживающего персонала, который в виду отсутствия зарплат был не прочь и поскандалить с не в меру громогласными пациентами, и Элеонора была совершенно счастлива, заполучив доступ к такому благодарному контингенту.
Фофаня - тихий и скромный домовой, ростом Димычу до колена, оказался страстным любителем архитектуры, и поскольку Иловайский как раз собирался писать диссертацию о роли эклектики и ее светлом будущем, пока что по достоинству не оцененном архитекторами, то работа продвигалась у него споро. Во-первых, в чудо-библиотеке находились любые книги, какие только его душа желала, а, во-вторых, Фофаня щедро делился с новым хозяином огромными своими знаниями по интересующему вопросу.
Христофору Колумбычу, оказавшемуся при близком знакомстве лешим, было тоскливее всех. Лесов в пределах дома отродясь не водилось и он слонялся из угла в угол, сам угловатый, покрытый темной корой, скрипучий и неприкаянный. У Тэтэ просто сердце рвалось на него смотреть. Очевидно, она очень сильно сопереживала Колумбычу, ибо одним прекрасным, как водится, утром в доме обнаружился потрясающий зимний садик. Христофор расцвел, в буквальном смысле слова. На его плешивой макушке пробились молодые клейкие зеленые листочки неведомого происхождения, и он часами простаивал над крохотным прудиком с золотыми рыбками, угукая и завывая по всем лешачьим правилам.
А Боболониус? Ну что, Боболониус . Носил сандалии на все четыре лапы, с аппетитом ел пирожные - и раз в месяц мясо (крокодилам ведь немного нужно, даже таким гигантским), читал наизусть сотни стихотворений, отдавая предпочтение "серебряному веку", и делал вид, что грубит.
Иногда он пел басом, и пел до тех пор, пока не лопался какой-нибудь стакан. Тогда он кричал: "Я Армстронг!" и весело махал хвостом если, конечно, в радиусе пяти-шести метров никого не было.
Димыч защитился в декабре. К его приходу фасад дома приобрел вид, которому бы черной завистью позавидовал и Гауди.
А в январе родился Тошка.
- Интересно, - сказала Тэтэ, когда все обитатели дома столпились вокруг детской кроватки, пристально разглядывая нового жильца розового, голубоглазого, веселого и глуповатого, как, впрочем, и все младенцы. - Интересно, что изменится с его появлением?
