В королевстве поговаривали, что недавно переметнувшийся к великому князю Ландсхута военачальник Арсанис тоже сбежал не по доброй воле. Ходили даже слухи, что король, узнав о предательстве друга детства и самого лучшего полководца страны, тяжко вздохнул и пробормотал:

– Как я его понимаю!

Это печальное событие произошло аккурат в тот день, когда исполнилось ровно три месяца с момента приезда королевы-тети. В Уппертале этим все было сказано.

Король пришел в себя довольно быстро – сказалась старая рыцарская закалка и привычка сражаться с разными чудовищами, которыми буквально кишел Вольхолл. А может, наконец подействовал помет грифона…

Вначале вроде бы все складывалось на редкость удачно.

Во-первых, Дитриха наконец вытошнило у полевого офицерского сортира, отчего на душе стало легче и не в пример радостнее.

Во-вторых, сообразительный и запасливый Ганс уже раздобыл на полевой кухне пива и даже слегка подогрел его, чтобы на поверхности не плавали льдинки. Пиво, правда, было паршивенькое, однако после второй кружки руки перестали трястись, в голове прояснилось, а разумом завладело желание действовать. Мы недаром упоминали выше, что при Дюнкерке в бароне фон Морунгене был разбужен его буйный и жестокий предок. На определенной стадии опьянения да еще и в соответствующих условиях он недвусмысленно давал о себе знать.

Члены экипажа тоже повеселели и приобрели более естественный цвет лица.

Вальтер внимательно оглядывался по сторонам, припоминая, так ли он представлял себе русскую зиму в средней полосе; Генрих разминал зудящие от безделья огромные мускулы; Ганс и Клаус, отойдя в сторонку, наперебой описывали друг другу похмельные страдания – напились впервые. Переодевшиеся в спецкомбинезоны, утепленные так, что и на Южном полюсе немецкой швейной промышленности стыдно бы не было, танкисты даже радовались крепкому морозцу и подхихикивали над порозовевшими щеками и носами.

– Клаус! – оскалил зубы Генрих. – Я теперь знаю, кто ты.

– Ну?

– Ты Санта-Клаус! Только где же твой мешок с подарками?

– В танке, майн либер, в танке. Только подарки не для тебя, а для Иванов. Кстати, вон тот унтер-офицер, да-да, с усиками – его зовут Петер, – сказал, что они уже две недели подряд не могут вышибить русских с того холмика.

– Странно, – пожал плечами Ганс, ставя руку козырьком. Бело-голубой снег на солнце сверкал так, что смотреть было больно. – Что там особенно брать? Главное, перейти реку. Интересно, какая тут глубина? Если мелко, то можно рискнуть по льду.

– Вот мы и рискнем, – бодро сообщил Морунген.

Танкисты встрепенулись и подтянулись. Дружба дружбой, но мнение командира – это святое.

– Нечего сидеть и думать, – продолжал между тем Дитрих. – Нас сюда прислали не только испытывать танк, но и продемонстрировать его непревзойденную боевую мощь. Значит, будем демонстрировать. В полутора километрах отсюда саперы навели переправу, а справа есть довольно прочный каменный мост. Наш «Дракон» по нему не пройдет – то есть мост, возможно, и выдержит, но он слишком узкий, зато мне удалось связаться с саперами. И наводящие вопросы помогли мне выяснить, что переправа для нас вполне пригодна. Я уже отдал приказ Второй танковой бригаде – она будет прикрывать нас справа. Начнет атаку, перейдя мост, и тем самым отвлечет внимание противника. Что же касается нас – то мы нанесем основной удар. Я уверен, что наш красавец, – тут Дитрих окинул танк взглядом счастливого отца, – наш малыш нас не подведет. Одним словом, как вам план?

– Разумный и вполне выполнимый, герр майор, – сказал Вальтер.

– Генерала фон Топпенау я не стану ставить в известность, – доверительно сообщил Морунген. – Этот старый болван, это чучело имперского офицера не захочет рисковать, он вполне способен отдать нас под трибунал. И я его даже понимаю. Впрочем, – поторопился добавить он, – когда мы вернемся с победой, у него не будет выбора. Он представит нас всех к награде, а мы побудем тут еще немного и – домой. Не испытываю я доверия к России. Вот и повар говорит, что позавчера шел в палатку погреться, а оттуда донеслись странные звуки. Заглядывает – а там сидит огромный такой медведь и жрет его шоколад. Ну, он, естественно, поднял крик, прибежал часовой, выставил автомат. А этот бурый встал на задние лапы и передними начал боксировать, да так ловко, что выбил часовому зубы, сорвал с ремня автомат да и был таков. Вместе с шоколадом, конечно. Так что ночевать в танке безопаснее: здесь даже медведи и те в партизаны идут. А ведь наши ученые утверждали, что они зимой спят, посасывая лапу. Что уж говорить о местном населении…

– Да, дела, – протянул Ганс.

– Мрачновато выходит, – едва улыбнулся Вальтер.

– Одним словом, «Синяя жирафа», – поморщился Морунген, погружаясь в воспоминания, – мне все равно приятнее. Лучше разделаться с проблемой – и долой отсюда.

– А как быть, если генерал решит остановить нас и примет меры? – поинтересовался осторожный Клаус.

– А на этот счет, – хитро прищурился Морунген, – у меня есть особое мнение. Я обедал с фюрером только позавчера, и об этом еще не успели забыть. Вот я и спешу воспользоваться ситуацией. Через неделю я бы уже не рисковал связываться с Топпенау, ни с любым вышестоящим командиром, а пока – пока я сам себе начальник и нахожу это весьма выгодным. Словом, отставить разговоры и готовиться к бою. Выступаем через час.

– Так точно! – откозыряли бравые подчиненные.

– Ах, майн либер Августин, Августин, Августин, – морщась, заливался Дитрих.

– Вам плохо, герр майор? – сочувственно спросил Генрих, которого тоже стало мутить от легкого покачивания. Танк, следует признать, превзошел всякие ожидания, однако же пострадавшие от перепития персоны не могли по достоинству оценить его превосходные качества.

– Да нет, не плохо, – ответил Дитрих. – Просто не выношу эту пошлую песенку, а вот привязалась же с самого утра, никак не могу перестать. – Он стиснул зубы до скрежета, но уже через полминуты, задумавшись, стал тихонько напевать: – Августин, Августин, тьфу! Дер тойфель! Так, где же это мы? Снаружи тихо, может, осмотреться? А то я никогда не перестану петь…

Свалив две стройные березки, бронированное чудовище протиснулось сквозь рощицу и приостановилось. Причем движение танка замедлилось не благодаря стараниям механика-водителя, а как бы вопреки им. Немцы не знали не ведали, что гусеницы нового образца, специально созданные для того, чтобы месить фантастическое, ставшее уже легендарным российское бездорожье, в настоящий момент усердно боролись с загадочным рельефом сельскохозяйственного поля, принадлежавшего колхозу «Светлый путь». Отпыхиваясь черным смрадом, хрипя, завывая, постанывая от усердия на промерзших колдобинах пашни, железный монстр дополз наконец до конца поля и сразу весело застрекотал по тому, что русские называют проселочной дорогой, вводя в заблуждение доверчивых иностранцев, у которых слово «дорога» вызывает вполне определенные ассоциации. А ведь надо обращать внимание на прилагательные, господа. Прилагательные не с бухты-барахты употребляются…

До холма, на котором крохотной кучкой лепились хозяйственные и жилые постройки и который в планах и донесениях немецкого командования гордо именовался «высота 6», было не так уж и далеко. Карабкавшийся вверх, к намеченной цели, огромный танк, свежевыкрашенный в зимний камуфляж, внезапно затормозил и уставился перед собой в пустоту. Пока усы-антенны раскачивались из стороны в сторону, внутри башни что-то хрюкнуло, лязгнуло, крышка люка приподнялась, и из образовавшегося проема высунулась голова, принадлежащая тому, кого не далее как вчера собутыльники именовали цветом, гордостью и надеждой нации.

– Фу-уф!… Августин, Августин, чер-рт!!! Ну и денек сегодня! Что они на этих противотанковых буераках выращивают? – произнесла голова и спряталась обратно. – Генри-и-их! Черт возьми! Где бинокль? Сколько раз повторять: бинокль мой не брать… и так ни зги не видно, еще и снега, как в Альпах, навалило. Того гляди, партизаны в маскхалатах полезут.