Королева еще что-то неразборчиво шамкала, а принцесса уже лихо отбарабанила перевод:
– Учись управлять своими желаниями. Если бы ты умел хотеть по-настоящему, то мог бы сейчас слышать лучше прежнего. А лодырям и неумехам приходится довольствоваться тем, что дают.
Дальнейшее я помню смутно.
Когда вещун выводил меня из покоев королевы, я все время держался обеими руками за уши, желая умалить силу звуков, с непривычки казавшуюся нестерпимой.
Потом мы непонятно как оказались на кухне, где крепко выпили с поварами за мое счастливое избавление от глухоты. Уснул я под лавкой и видел самые разнообразнейшие сны, но разгадка непростых ответов, полученных от королевы, на сей раз мне так и не приснилась.
Первое время я ходил, словно сам не свой – давала о себе знать привычка к полной тишине, приобретенная не от хорошей жизни. Все удивляло меня в полузабытом мире звуков, но не все, правда, радовало.
Особенно докучали песни поваров, перекличка стражников и храп осатаневших от безделья одинцов. В такие минуты слух казался мне не благодеянием, а наказанием. Слепец в своих мечтах тоже, наверное, представляет окружающую действительность невероятно прекрасной, но, прозрев, видит грязь, нечистоты, запустение – и в страхе закрывает глаза.
Если вещун обращался ко мне, я просил его говорить потише или, что еще лучше, опять перейти на язык глухонемых. Более того, я мог заснуть, только заткнув уши хлебным мякишем.
Однажды меня разбудил довольно бесцеремонный толчок в бок, что было удивительно уже само по себе (надо сказать, что местную публику я быстро отучил от всяких фамильярностей). Но сейчас надо мной склонялся отнюдь не пьяный повар и не проигравшийся вчистую стражник, а принцесса Чука собственной персоной (от других сестер ее можно было отличить по разрезу глаз, присущему египетским царицам и японским гейшам).
Я попытался вытащить затычки из ушей, но она помешала этому и одними губами произнесла:
– Пойдем погуляем на свежем воздухе.
Конечно, я ценил внимание принцессы, но мне страсть как не хотелось покидать согретое местечко и топать через весь лабиринт только ради сомнительного удовольствия сделать глоток сырого и холодного воздуха.
Поэтому я стал отнекиваться:
– Не хочется что-то. Опять ноги бить, опять через ямы прыгать. Мне и так хорошо… Если что надо, говори здесь.
– Пойдем погуляем на свежем воздухе, – повторила она уже совсем другим тоном (об этом можно было судить по сразу изменившемуся выражению лица), – ты угорел от кухонного чада. Тебе плохо. Нужно срочно выбраться наружу.
Принцесса была хозяйкой своего слова во всех смыслах, и я немедленно ощутил явственные симптомы отравления угарным газом – тошноту, слабость, головокружение, омерзительный привкус во рту. Как говорится, хоть ложись да помирай (тем более что я уже и так лежал).
Принцесса помогла мне встать, и спустя некоторое время мы уже опять тащились по лабиринту, старательно обходя все его ловушки и поеживаясь от сквозняков. Она всю дорогу упорно молчала, а я, даже захотев, ничего не смог бы сказать – язык словно свинцом налился.
На поверхность нас вывел уже не овраг, а прибрежный грот, по песчаному дну которого перекатывались чистые озерные волны. Тут все мои хвори разом прошли, да и затычки оказались без надобности.
– Во всей округе это мое самое любимое место, – сказала принцесса. – Я тебе про него однажды уже рассказывала. Неподалеку в камышах живет уточка со сломанным крылом. Я ее лечу и подкармливаю. Когда не станет меня, умрет и она.
Любые слова утешения выглядели бы сейчас по меньшей мере лицемерием, и мне не оставалось ничего другого, как промолчать. Принцесса это расценила по-своему.
– Только не думай, что я хочу вызвать у тебя жалость, – продолжала она. – Это у меня просто к слову пришлось… Недавно умерла моя лучшая подруга. Взяла зеркальце, чтобы поправить прическу, и упала замертво. Она была лишь ненамного старше меня. Следующая очередь – моя.
– Все мы смертны, и тут уж ничего не поделаешь, – сказал я, старательно избегая взгляда принцессы. – Есть бабочки, вся жизнь которых – один миг.
– Но эти бабочки, прежде чем стать самими собой, долго живут совсем в ином облике, охотясь на водяных жуков и маленьких рыбок, – возразила принцесса. – А у меня эта жизнь одна-единственная.
– Вы же все владеете даром убеждения. Внуши себе самой, что, избавившись от бренной оболочки, твоя внутренная сущность отправится в странствия по волшебным мирам или воплотится в тело другого существа. Многим такая вера помогает.
– Ты, как всегда, говоришь одно, а думаешь совсем другое, – принцесса поморщилась. – Что за неразбериха творится в твоей голове! И прошу тебя, не надо ничего воображать. Я привела тебя сюда вовсе не для того, чтобы попрощаться. Нам нужно откровенно поговорить, а в обители, сам знаешь, это невозможно. Но предупреждаю заранее – разговор будет тяжелым.
– Честно признаться, не люблю тяжелых разговоров.
– Я их сама не люблю, однако наша жизнь состоит не только из того, что мы любим… Какое впечатление произвела на тебя королева?
– Вполне сносное. Рассуждает она довольно здраво. В житейских делах разбирается лучше многих. Сознает свои недостатки. Приветлива. Любит пошутить над собеседником. Что еще можно требовать от столь ветхого создания?
– Глупец! Все, о чем ты говоришь, результат моих стараний. Я настолько хорошо изучила королеву, что заранее знаю, какой ответ заслуживает тот или иной вопрос. Вот я и веду беседы вместо нее. А услышав галиматью, которую с некоторых пор несет королева, ты бы сразу сбежал на свою любимую кухню. Она уже давно не способна воспринимать ничего нового и повторяет, словно эхо, те нелепицы, которые еще сохранились в ее дырявой памяти. Хотя нельзя не признать, что забыла она гораздо больше, чем помнят все вещуны, вместе взятые.
– Возраст, ничего не поделаешь, – я считал себя обязанным заступиться за древнее существо, вернувшее мне слух. – А кроме того, ясный ум вовсе не обязателен для королевы. Ее главная обязанность – продолжать род вещунов.
– То-то и оно… – принцесса поболтала ногой в мелкой воде. – Если бы она это исправно делала, никто бы даже слова поперек не сказал. Но ее производительные способности почти угасли. Твой приятель был одним из последних, кому посчастливилось получить яйцо. Да и то после немалых хлопот. А раньше яиц с избытком хватало на всех. Даром отдавали… Но самое печальное даже не это. Мои подруги давно перестали получать пополнение. Еще немного – и мы вымрем окончательно. И кто тогда наследует королеве в случае ее гибели? Никто… На этом народу вещунов придет конец.
– Неужели королева не понимает всей опасности сложившегося положения?
– Скорее всего понимает. Рассудком. А чувства заставляют ее цепляться за жизнь. Слишком уж она к ней привыкла. В других условиях королева, переставшая давать яйца, давно бы умерла. Но хитроумные лекари поддерживают ее жизнь тем, что не позволяют созревать зародышам яиц, еще имеющимся в ее утробе. Как долго продлится такое положение – неизвестно.
– С вашей королевой, допустим, все понятно. Как говорится, своя жизнь дороже мироздания. Но ведь лекари должны понимать, что, спасая королеву, они губят будущее вещунов.
– Лекари всего лишь безвольные игрушки в ее руках. Они никогда не имели собственного мнения. Что значит простой вещун против королевы? Ничто! Даже меньше, чем ничто. Противостоять ей могут лишь такие, как я. Так уж распорядилась природа. За это королева ненавидит нас, но и обойтись без наших услуг тоже не может. Мы ее послы, мы ее глашатаи, мы ее наперсницы. Мы те, на ком она срывает свою злобу.
– Слова, которые я сейчас скажу, наверное, покажутся тебе кощунством… Но, если другого выхода нет, надо принимать решительные меры. Народ вещунов – единый организм, и, чтобы спасти целое, придется пожертвовать частью. Ящерица в момент опасности расстается с хвостом, а звери, попавшие в капкан, отгрызают себе лапу. Придется и вам проявить отвагу… Соберитесь вместе и придушите королеву. Потомки вас оправдают. Грех во спасение и грехом-то назвать нельзя.
