– Считаю. – Она выдохнула дым. – Но одиночество – гораздо обиднее.

Они начали любовную игру. Он не испытывал прилива сексуального любопытства, какой должен был бы испытывать при первом контакте, напротив, впервые в жизни он, держа в объятиях женщину, обманывал себя, судорожно пытаясь представить себе на ее месте другую.

А это было уже позже. Его голова покоилась на ее груди, и щекой он прижимался к ней.

– Я сейчас тебе спину помассирую, – шепнула она ему в ухо.

Он должен был признать, что Кассандра ласковее Дженис, у которой ласки всегда были ответными. Вспоминалось, как они сердито засыпали, лежа рядом, но, ненавидя друг друга, засыпали, уйдя в себя, остро чувствуя разделявшие их сантиметры. Кассандра же производила впечатление искренней бескорыстности. Что это, обходительность первой близости? Но он уже так долго находится вне игры. Разве знает он теперь о том, что принято и что не принято на американском сексуальном рынке уходящего двадцатого столетия? Ведь он всего лишь несчастный, брошенный женой обормот. Руки Кассандры гладили его плечи, мяли позвоночник. Она терла ему спину, зад, шерстистое влажное пограничье между задом и яйцами, подколенные сухожилия, икры ног.

– Очень приятно!

– Вот и хорошо. – В спальне было темно.

– Теперь я тебя помассирую.

– Мне и без того хорошо. Просто побудь рядом.

– Тебе нравится быть вице-президентом банка?

– Нас таких там десять человек. Должность эта не так велика, как кажется, но меня устраивает. А как тебе такое? – Она сунула ему пальцы в задний проход.

– Потрясающе.

Она поцеловала его спину и круговыми движениями стала гладить ребра.

– Ты можешь вычислить клиента, воспользовавшегося банковским автоматом? – спросил он, уткнувшись в простыню.

– То есть в каком автомате он получил деньги и так далее?

– Да. – Дженис нередко пользовалась автоматом после работы или субботним утром, отправляясь за покупками. Может быть, он сумел бы отыскать Дженис, зная, где именно она предъявила свою банковскую карточку.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Ни о чем таком, о чем он мог бы ей рассказать.

– Да вот пытаюсь определить сходство секса и банковского вклада.

– И в чем же сходство?

– И там, и там много теряешь, до времени изымая вклад.

Она хмыкнула и притянула его к себе на живот.

– Звучит весьма безнадежно, мистер Скаттергуд.

– Согласен.

– Ну и что дальше?

– Я слышу, как у тебя бьется сердце, – сказал он.

– Учащенно, да?

Он вслушался.

– Оно говорит вот так: ух-тук, ух-тук, ух-тук.

– А теперь послушай еще, – сказала она. – Сейчас удары будут реже.

Он плотнее прижался головой к ее груди. Он чувствовал ее дыхание, чувствовал тепло ее кожи. В темноте она была для него как целый мир.

– Да, медленнее стало. – Он поднял голову. Ее рука, соскользнув с его плеча, легла ему на шею. Легкое сдавливание.

– Вот теперь послушай.

Сердце ее быстро-быстро затрепетало; тело напряглось, кожа стала горячее. И пенис его встрепенулся.

– Да? – произнесла она.

– Да.

Удары ее сердца замедлились, она еще теснее прижала его к себе.

– Как это у тебя получается?

– Практика! – Она радостно обхватила его руками.

Из полудремы его вывели следующие ее слова:

– Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю! – Тон ее был игривым.

– О чем же?

– Ну, не знаю!

– Ладно. В тебе сейчас вещество, называемое простатинно-кислотный фосфотат. Оно образуется только у мужчин. Если в суде требуется доказать факт…

– Как мило!

– Ну а о чем ты хотела, чтобы я рассказал?

– О том, какая у тебя жена, – вдруг выпалила она.

А он ведь позабыл о Дженис, правда, на одну только минуту, но позабыл.

– Как ты узнала, что я женат?

– Ну, для начала, у тебя на руке обручальное кольцо.

– Верно. Смешно, правда?

– А потом, это видно по твоему лицу. Ты привык быть с женщиной. Холостяки так себя не ведут. Только женатые умеют очаровывать, они на этом собаку съели.

– Поэтому ты так за мной ухаживаешь?

– Ты сам на это напрашиваешься, – рассмеялась она.

Он скатился с нее, и она оседлала его, обхватив его плотный торс своими стройными ногами. В проникавшем в окно свете уличного фонаря он мог видеть, насколько она костлява. Грудь, выступающая над обтянутыми кожей ребрами.

– Знаешь, – сказал он, – через пять часов или около того мне придется отправляться в суд, а потом уж прежнего не будет.

– Правда? – Она растирала его пальцы.

– Я имею в виду – утром. Надо будет просыпаться, когда так хочется поваляться в постели, понимаешь? Неужели, господи, кому-нибудь охота облачаться в костюм, повязывать галстук и тащиться в суд? Что за кошмарный способ зарабатывать себе на жизнь!

– Мы могли бы утром где-нибудь позавтракать, – сказала она, ложась. – Обожаю круассаны. И хороший кофе.

На ее вопрос о Дженис он не ответил, и оба они это знали.

Приподняв колено, он коснулся им ее влагалища, наслаждаясь его теплой влажностью. Она глубоко вздохнула в его объятиях. Закатив глаза, он бездумно поплыл в теплом безопасном пространстве, ограниченном краями постели, пока рука Кассандры не коснулась его виска.

– Ну?

– Что?

– Так какая же она? Красивая, умная?

– Я не готов о ней беседовать.

– Ты давно с ней виделся в последний раз?

Это было уж слишком. Он открыл глаза и увидел перед собой ее большой любопытный глаз, широко распахнутый, без малейших следов сна.

– Который час?

– Поздно. Рано. А почему ты спрашиваешь? Хочешь меня вышвырнуть вон?

Они лежали голые, и оба почувствовали смущение.

– Нет, – прошептал он, – конечно же нет.

И это было правдой. В его моральный кодекс входило правило – проявлять заботу о женщинах, когда он видел, что они в этом нуждаются. Возможно, делал он это в действительности, любуясь собой, и в таком покровительстве было что-то унизительное для женщины, в чем не раз упрекала его Дженис, и тем не менее он неукоснительно следовал в жизни этому правилу. Он отыскал старую фланелевую рубашку и свои шерстяные носки и настоял, чтобы она все это надела. Потом прикрыл ее и дождался, когда она уснет. В спальне было темно, но он прекрасно ориентировался в доме и двигался без труда. Ему хотелось о ней заботиться. И тем не менее он не питал иллюзий, не считал, что влюблен или как-то привязан к ней. Суровая и низменная правда состояла в том, что они, двое взрослых людей, встретились лишь затем, чтобы, поговорив, затем соединиться, обойдясь друг с другом вежливо и прилично. Во всем этом было что-то жалкое, с привкусом одиночества. Текли минуты, и его время с Кассандрой превращалось в полную безучастность. А завтра он и вовсе от нее освободится.

Приняв это решение, он собрал ее одежду и аккуратно разложил на кресле так, чтобы утром она сразу же увидела ее. Он слышал ее ровное дыхание. Полное бесчувствие. Неужели он так мало значит для нее? Или же просто она устала и отсюда эта безмятежность? Найдя свой купальный халат, он положил его на кресло рядом с ее одеждой. Будильник его должен был зазвонить через три часа. Завтра – нет, сегодня ему предстоит возвращение в суд. Перед этим на рассвете надо будет еще подготовиться. В ванной он помочился, радуясь легкому пощипыванию, сопровождавшему этот процесс очищения и освобождения. Вытащил свежее полотенце и стер с зеркала следы засохшей зубной пасты. Потом он вымыл туалетное сиденье и прочистил слив в ванне, где обнаружил слипшийся комок волос – своих и Дженис. Он кинул волосы в унитаз, и они поплыли, закрутились в воде – крохотный волосяной венок.

Он побродил по дому, не решаясь лечь спать рядом с Кассандрой – ведь совместный сон интимнее, чем секс. До рассвета оставалось всего ничего, а там придет утро с его шумом, спешкой, со всей чепухой, необходимой ему, чтобы отвлечься от мыслей. Он прошел в кабинет, зажег все лампы. Его тень села за стол, склонилась над нескончаемым потоком бумаг. Он перебирал бумаги, и руки его мелькали, как у барабанщика. Бумаги, бумаги… Счета. Судебные записи. Внутренние циркуляры. Полицейские рапорты. Глаза Питера слезились от колоссального напряжения, он был весь внимание и ожидание.