Скоро продвигаться вперед стало практически невозможно, и Темняк даже пожалел о том, что с ним нет сейчас верного Годзи, который на улицах Острога вполне заменял бронированный «Роллс-Ройс» представительского класса.

Публика, и без того взбудораженная, распалялась всё больше и больше. Из толпы неслись реплики, в которых восхваления самым причудливым образом переплетались с хулой. Особенно усердствовали женщины, составлявшие в Остроге ударную силу всех уличных беспорядков.

– Покоя нет! – орали они. – Ночью по нужде боязно выйти! Сторожа совсем зажрались! Сутками спят!

– Да они давно Ворам запродались! – вторили мужские голоса. – С потрохами.

– Твои преемники народ за нос водят!

– Неправда! Бадюг Верёвка свое слово держит!

– Мерзавец ваш Бадюг! С потаскухами в открытую живёт! В киселе их купает!

– Жрачка день ото дня дорожает!

– Скоро всем нам конец придет! Слух есть, что Хозяева собираются мусор на улицах поджечь!

– Клопы совсем заели!

– Требуем для народа бесплатного киселя!

– Потаскух на Бойло!

– Тебя, горлопана, самого туда же!

– Дряка Сторожа к ответу!

– И Млеха заодно! Главные кровопийцы!

– Кто против Дряка ещё хоть одно слово скажет, тому язык вырву!

– Не верь им, Темняк!

– Меня, меня послушай!

– Нет, меня!

– Никого не слушай, кругом одни лгуны!

– Скажи сам что-нибудь!

– Скажи хоть слово!

– Скажи!

Спустя пять минут вся улица дружно скандировала: «Скажи! Скажи! Скажи!» – и Темняк понял, что вот просто так уйти отсюда ему не дадут.

Дело происходило на улице Киселя, и он вскочил на огромный горшок, перевернутый для просушки. Теперь все могли видеть его, а Темняк, в свою очередь, получил возможность судить о настроениях острожан по их лицам (верить толпе на слово то же самое, что давать взаймы пройдохе – обязательно обманешься).

Узрев своего кумира во всей красе, толпа взвыла. Дождавшись, когда наступило относительное затишье, Темняк осведомился:

– Кто-нибудь из Сторожей здесь есть?

– Я! Я! – несколько человек стали активно проталкиваться к нему.

Решительным жестом остановив их, Темняк приказал:

– Быстро разыщите Дряка и Млеха. Заодно и Бадюга. Пусть идут сюда. Да поторопятся.

Из своего не слишком богатого опыта общения с возбужденной толпой Темняк вынес парочку несложных правил. Во-первых, надо иметь луженую глотку, а во-вторых, следует взывать не к разуму, а к чувствам. Разума толпа не имеет по определению, как не имела его многоголовая гидра или Змей Горыныч, а по части чувств её можно сравнить с девицей нежного возраста, готовой поверить любому сладостному обману.

Напрягая голос, не однажды находивший своих слушателей и в рёве урагана, и в грохоте схватки, и в гомоне пира, Темняк произнёс:

– Надеюсь, нужды в представлениях у меня нет. Вы сами когда-то приютили меня в этом городе и нарекли тем именем, которое я ношу и поныне. Долгое время я жил с вами бок о бок, деля печаль и радость. Я вышел живым из горнила Бойла, а потом всячески старался облегчить вашу жизнь. Видя безобразия, творящиеся повсюду, я покинул милые моему сердцу улицы и отправился искать справедливость на верхотуру.

Темняк воздел указательный палец к почти невидимому отсюда небу, и толпа, воспользовавшись секундной паузой, опять подняла гвалт, в котором нельзя было разобрать ни единого дельного слова. Однако нашего доморощенного оратора это ничуть не смутило.

– В поисках ответа на свои горестные вопросы я обошел все тамошние закоулки, – продолжал Темняк. – Делил с работягами их тяжкую долю, прислуживал Хозяевам, дрался им на потеху, был свидетелем распрей, в которых погрязли люди, мнящие себя защитниками острожан, и в конце концов заслужил доверие Хозяев.

– Ты не видел там Оклю Башмака? – завопила какая-то женщина, стоявшая в первом ряду.

– Оклю я не видел, врать не буду, – ответил Темняк. – Зато я встречался с Камаем Гробом, Шварой Горшком, Дюгой Иголкой и многими другими острожанами, которые здесь давно считаются покойниками. Все они живы-здоровы, хотя судьба их сложилась по-разному. Обещаю, что в самое ближайшее время вы сможете повидать своих родных и близких.

Толпа, превратившаяся в одно огромное живое существо, для которого воля каждой отдельной клетки ровным счетом ничего не значила, давно жила своей собственной жизнью. Сейчас ей одновременно хотелось и слушать, дабы удовлетворить любопытство, и орать, чтобы дать выход страстям. До поры до времени оба этих в равной мере нездоровых влечения успешно совмещались.

Когда накатывала приливная волна криков, Темняк умолкал, а когда следовал неизбежный отлив, начинал говорить снова.

– Из своих скитаний я принес вам нерадостные вести, – говорил он. – Хозяева заняты своими заботами, и до людей им нет ровным счетом никакого дела. Не хочу заранее пугать вас, но, когда слой уличного мусора превысит допустимый уровень, Хозяева без зазрения совести уничтожат его всеми имеющимися у них средствами. Поголовное истребление вам, конечно, не грозит, но всё придётся начинать сначала. Однако самое печальное даже не это. Печально то, что, оставаясь в пределах города, вы не имеете никакой возможности для дальнейшего развития. Зачем питаться отбросами с хозяйского стола, если за стенами Острога вкусная и полноценная пища растёт прямо из земли или целыми стадами бродит поблизости? Ваши дети постоянно болеют от недостатка света, свежего воздуха и чистой воды, а рядом всё это имеется в избытке, причем абсолютно даром. Вы лишены возможности любоваться красотами природы. На каждую затхлую подземную нору претендует сразу по нескольку семейств. Ваши самые сильные сыновья убивают друг друга на Бойле, а самые красивые дочери прислуживают Хозяевам, не имея права без их соизволения продлить свой род. Справедливо ли это?

Шум, возникший на периферии толпы, докатился до импровизированной трибуны, с которой вещал Темняк (конечно, это была не древнегреческая агора, не Иерусалимская Масличная гора и даже не красногвардейский броневик, но, как говорится, по Сеньке и шапка), и стал всеобщим.

Темняк перевел дух и огляделся по сторонам – не назревает ли поблизости какая-нибудь провокация. Своими нынешними действиями он растоптал все обязательства, данные накануне лизоблюдам, и, более того, фактически открыл против них боевые действия.

Не приходилось сомневаться, что в самое ближайшее время со стороны единомышленников Тыра Свечи последуют ответные меры. Само собой, карательного характера. Но пока особых поводов для беспокойства не было – симпатии толпы защищали его лучше самых надёжных телохранителей.

На дальней окраине толпы наметилось какое-то хаотическое движение, и вскоре вся она раздалась на две части. По узкому проходу к горшку-трибуне шагали Дряк и Млех. Бадюг держался чуть позади. Никто не смел ни благословлять, ни охаивать их – когда наступает время высшего суда, дилетантам лучше помолчать.

Все трое остановились напротив Темняка и поклонились – сначала ему, а потом толпе, что вызвало очередную вспышку криков.

Дряк поглядывал на Темняка исподлобья, Млеха больше интересовали носки собственных башмаков, один только Бадюг по своей всегдашней привычке ворчал что-то о недоеденном завтраке.

– Как дела, друзья дорогие? – поинтересовался Темняк, как бы говоривший от имени толпы. – Может, что-нибудь интересное нам расскажете?

Друзья дорогие к излишней откровенности, похоже, не были расположены. То ли аудитория их не устраивала, то ли личность вопрошающего.

– Давай, Млех, – сказал Темняк. – Тебе первому ответ держать. Начинай.

– Виноваты, что уж теперь оправдываться, – староста левой стороны улицы Сторожей поднял глаза, в которых стояла прямо-таки собачья тоска. – Позабыли твои заветы… Сначала ещё помнили, а потом как-то на всё рукой махнули. Думали, ты уже не вернёшься. Одним днём жили… Пользовались твоим именем для собственного обогащения! Бабы да попойки… Простите, люди добрые, – он вновь повернулся к толпе. – Прости и ты, Бадюг Верёвка.