Одновременно исчез и полковник, сбитый вторым немцем.

Добруш подал команду перестроиться. Эскадрилья выиграла этот бой. Они потеряли одну машину, зато сбили шесть "мессершмиттов". Потому что у них был маневр и появилась высота.

Об эшелонировании самолетов по высоте полковник Голубев не хотел и слышать. Он твердо помнил инструкцию о том, что истребительная авиация должна барражировать в пределах видимости пехоты для поднятия ее боевого духа.

Майор же Добруш был убежден в том, что боевой дух у пехоты никак не может подняться от того, что немцы безнаказанно сбивают на ее глазах советских летчиков. И он выстраивал перед боем эскадрилью этажеркой, загоняя ее последнее звено на высоту шести-семи тысяч метров. Как только немцы пытались атаковать идущие у земли одну-две машины, на них сверху, как горох, сыпались истребители, заранее определившие цели, точно рассчитавшие удар и нападавшие тогда, когда их меньше всего ждали.

Немалую роль играло и распределение эскадрильи по парам, а не по тройкам, как было принято обычно.

Добруш часто вспоминал полковника Голубева, и на душе его становилось скверно от воспоминаний о том бое. Но он никогда не раскаивался в том, что бросился на помощь сержанту Климову. Эскадрилья должна была выиграть бой, и она его выиграла. И если у него потом нехорошо было на душе, если его преследовали и другие неприятности - какое это имело значение? Его личные неприятности, его переживания были пустяком по сравнению с той огромной бедой, которая обрушилась на страну. Чтобы ее уменьшить, он должен выигрывать бои. Вот и сейчас капитан Добруш пытается выиграть бой. Ни одно наставление, ни одна инструкция не говорят, как должен действовать полумертвый слепой пилот, находящийся в искалеченной машине за сотни километров от своего аэродрома.

- Штурман... в каком положении машина?

- Дайте небольшой крен влево... Так! Теперь нормально, командир.

- Высота?

- Пять двести.

- Где мы находимся?

- Скоро Лида.

Сознание у пилота мутится, но он старается обмануть смерть.

"Мне не следовало впутывать в эту историю Назарова, - думает он, чтобы забыть о боли и слепоте. - Жаль, что так получилось... и все-таки хорошо, что рядом со мной именно он. Надеюсь, с ним мы еще -выберемся из этой передряги..."

"Мне нравилось летать даже в сорок лет,-думает он,- нравилось так же, как и тогда, когда я начинал. Даже, пожалуй, больше. Приятно держать штурвал в руках, когда машина тебе послушна. Приятно уходить в солнечное небо. Приятно возвращаться на землю, зная, что ты хорошо сделал свое дело".

"Многие уже в тридцать лет не испытывают от полета никакого удовольствия, хотя и любят рассказывать, как это хорошо - летать. Они заменяют чувства словами, или пытаются воскресить их с помощью слов..."

"Небо и машина требуют честности. Мне повезло - я летал почти двадцать лет..."

Но то, о чем он пытался забыть, прорвалось сразу, прорвалось воплем, задушившим все остальные мысли: "Слепой! У тебя больше нет неба, нет машины, нет ничего. Ты слеп, слеп, слеп и больше никогда не почувствуешь, как мягко подбрасывает тебя на ладонях земля, когда самолет отрывается, не возьмешь в руки штурвал, не увидишь неба... Все кончено!" Его лицо искажается под бинтами.

- Командир, вы что-то сказали? - спрашивает штурман. Я не расслышал... Пилот проглатывает стон.

- Ни... чего. Вы все еще не связались со стрелком?

- К сожалению, нет, командир. Но я обязательно что-нибудь придумаю.

25

Одинокий истерзанный самолет медленно ползет среди звезд на восток. Штурман то и дело заглядывает в окуляр визира, вертит лимб ветрочета, щелкает двинском навигационной линейки, записывает в бортжурнал цифры. Он рассчитывает скорость полета, угол сноса, расход горючего, время прохода через контрольные ориентиры.

Каждые двадцать-тридцать секунд штурман настороженно осматривает небо, готовый в любой момент схватиться за пулемет, чтобы отразить атаку истребителей противника.

Назаров ни на секунду не забывает о том, что должен связаться со стрелком. При полете на высоте пяти тысяч метров у них не хватит горючего. Но, не предупредив стрелка, они не могут набрать нужную высоту, потому что не знают, надел ли тот кислородную маску. Со стрелком необходимо связаться и на тот случай, если потребуется отдать приказ оставить машину.

Штурману необходимо знать обстановку в заднем секторе.

Не преследуют ли их истребители противника? Может, необходимо изменить курс, скорость или высоту, чтобы избежать опасности? Не ранен ли стрелок, в порядке ли у него оружие, сможет ли он в случае нужды отразить атаку?

Все эти вопросы тяжелой ношей наваливаются на штурмана.

Он уже испробовал все мыслимые средства, чтобы связаться со стрелком, но безрезультатно. Осталось последнее.

Несколько секунд он смотрит на визир, потом со вздохом вытаскивает его из гнезда.

- Твоя очередь, дружок, - бормочет он. Визир - единственный тяжелый металлический предмет в кабине штурмана, который можно использовать для задуманной им цели. Есть еще, правда, секстант, по к этому прибору штурман относится со слишком большим уважением. А кроме того, расстаться с секстантом - это все равно что потерять и его, штурманские, глаза. Без визира он еще как-нибудь обойдется, в крайнем случае определит снос машины с помощью бомбоприцела. А без секстанта не обойтись.

- Командир, машина идет с небольшим правым креном - говорит штурман. Подровняйте немного...

- Понял.

Правое крыло приподнимается. Штурман окидывает внимательным взглядом небо, потом с сожалением смотрит на визир.

Размахнувшись, он сильно бьет им по шпангоуту раз, другой, третий...

- Туя... тук-тук... туп... - выстукивает он. Удары складываются в точки и тире, точка и тире превращаются в слова: "С-т-р-е-л-о-к, о-т-з-о-в-и-т-е-с-ь. С-т-р-е-л-о-к, е-с-л-и с-л-ы-ш-и-т-е, в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е..."

- Командир, вы слышите мои удары? -спрашивает штурман, опуская визир.

- Нет.

- Послушайте еще.

И штурман начинает выстукивать морзянку: "Стрелок, наденьте кислородную маску. Наденьте маску. Если по- няли, выстрелите..."

- Слышу слабые удары, - сообщает пилот. - Зачем вы стучите, штурман?.

- Пытаюсь связаться со стрелком.

- А... хорошо. В каком положении машина?

- Доверните вправо... стоп! Теперь хорошо, командир, Штурман снова размахивается и бьет визиром по шпангоуту: "Стрелок... отзовитесь, стрелок... наденьте маску... выстрелите..."

Дзинь! Стекло окуляра разлетается вдребезги.

- Прошу прощенья, - бормочет штурман. Он ценит вещи, с которыми работает. А сейчас ему приходится обращаться с ними так варварски...

26

Чужой самолет появился неожиданно из темной части неба, он словно выпал оттуда, и стрелок вполне мог пропустить этот момент.

Истребитель идет с потушенными сигнальными огнями. 3начит, немец хочет остаться незамеченным. От кого он прячется?

"Если бы связаться с командиром, - думает стрелок. - если бы посоветоваться, спросить, что делать..."

В груди стрелка застывает тяжелый ледяной ком. Посоветоваться не с кем. А чужой самолет приближается все стремительней. Стрелок уже видит лунные блики на его плоскостях. Да, огней нет. Значит, немец или уже видит бомбардировщик, или знает, что тот неподалеку, и отыскивает его.

Если бы он еще шел с огнями. Тогда стрелок мог бы подождать. Тогда он мог бы попытаться пропустить немца. Тогда...

Стрелок имеет право на одну очень короткую и точную очередь. Если он не собьет вражеский самолет первой же очередью, это будет означать конец. Вражеский летчик станет осторожнее, начнет делать заходы один за другим и в конце концов вынудит расстрелять остатки боекомплекта. Или, если стрелок промахнется, сразу ударит из пушек и пулеметов, что ничуть не лучше. "Пропустить? Стрелять?"

Эта мысль лихорадочно бьется в голове стрелка. Решение зависит только от него. Вся ответственность лежит на нем. Ответственность за жизнь трех человек.