А потом повторять как заклинание: "Я сжимаю пальцы. Теперь беру штурвал на себя. Нужно согнуть руки в локтях..."
И он сжимает пальцы. Сгибает руки в локтях. Тянет штурвал. Или давит ногой на педаль.
Но самое страшное - ни на что не давить и ничего не двигать.
Тогда из пилота постепенно уходит жизнь. Он медленно, но неотвратимо умирает.
- Штурман...- говорит он.
- Да? - откликается тот.
- Я хотел спросить... да, как у вас с кислородом?
- Нормально, командир. Идет.
- А у стрелка?
- Командир, с ним все еще нет связи.
- Так когда же она будет?
- Я стараюсь, командир... Со стрелком нет связи... Все безнадежно сломалось.
...Командир истребительной эскадрильи майор Добруш был переведен в бомбардировочную авиацию с понижением в звании и должности. Причиной тому послужила гибель полковника Голубева, который инспектировал истребительный полк. У полковника Голубева было немало прекрасных качеств, необходимых военному человеку. Он был требователен не только по отношению к другим, но в равной степени и к себе самому. Если было нужно, он не боялся идти на смертельный риск, не боялся сесть в машину и наравне с рядовыми пилотами сражаться против врага.
И, надо сказать, он неплохо дрался. На его счету было два сбитых самолета противника, хотя инспектирующему вовсе не обязательно принимать личное участие в боях.
Но, к сожалению, у него имелся крупнейший недостаток, который превращал в ничто все его достоинства: в роли инспектирующего, в роли человека, призванного давать рекомендации, он никуда не годился. Во-первых, он полагал, что совершенно точно знает, как нужно воевать чтобы выиграть войну, поэтому любые возражения для него теряли смысл, еще не успев быть высказанными. Во-вторых, у него был странный взгляд на ведение боевых действий: Голубеву казалось, что летчики слишком осторожничают, боятся риска, и если подразделение несло большие потери - это было в глазах полковника доказательством того, что оно хорошо, честно сражалось.
При проверке результатов последних боев истребительного полка Голубева сразу же насторожило, что потери в эскадрилье майора Добруша значительно меньше, чем в двух других.
- Боитесь вступать в бой? - спросил он Добруша.
- Нет, товарищ полковник.
- Почему плохо воюете?
- Мы хорошо воюем, - возразил тот. Возражать не следовало. Именно об этом говорил предостерегающий взгляд командира полка. Об этом же говорила и вся обстановка первого года войны, когда всем хотелось во что бы то ни стало обнаружить конкретных виновников неудач на фронтах и наказать их, чтобы выправить положение. Если бы Добруш промолчал, возможно, все обошлось бы. Но ему было слишком обидно за эскадрилью, которая сбила самолетов противника больше других, понеся при этом минимальные потери. Обидно за товарищей, которых в награду именуют трусами. Полковник Голубев прищурился.
- Вы утверждаете, что хорошо воюете? Почему же в вашей эскадрилье самые низкие потери?
- Именно поэтому.
- Нет! Потому что вы уклоняетесь от боя. Майор Добруш положил перед ним сводку последних боев.
- Эскадрилья сбила самое большое количество самолетов.
Полковник даже не взглянул на сводку. Он ее и так знал наизусть.
- Если бы вы хорошо воевали, количество сбитых самолетов было бы еще больше. У вас самое боеспособное подразделение в полку. В вашей эскадрилье самолетов столько же, сколько в двух других, вместе взятых. Майор Добруш побледнел.
- В том, что они позволили свести себя к одной эскадрилье, вина не моя, отчеканил он.
Этого ему не нужно было говорить. Это было несправедливо по отношению к товарищам, которым меньше повезло. Но он был слишком раздражен и не мог сдержаться. Полковник Голубев окинул его недобрым взглядом.
- Видимо, они в первую очередь заботятся о том, чтобы нанести противнику как можно больший урон, а не о своей безопасности, - сухо сказал он. - Не в пример вам. Можете идти, мы разберемся. Добруш круто повернулся.
Он не знал, о чем говорили после ого ухода командир полка Петров и инспектирующий Голубев. Видимо, подполковник Петров пытался рассеять неблагоприятное впечатление о своем командире эскадрильи. Как бы там ни было, взыскания не последовало. Зато случилось худшее. Вечером командир полка вызвал к себе Добруша.
- Вот что, Василь Николаевич, - сказал он. - Завтра Голубев хочет слетать с твоей эскадрильей на задание в качестве ведущего, чтобы посмотреть, на что она годится. Ты пойдешь у него ведомым...- Он помялся и отвел глаза. - До сих пор я не возражал, что твоя эскадрилья ходила парами и на высотах, превышающих требуемые. Том более что эти новшества оправдывали себя. Но я думаю, ты догадываешься, как отнесется к нарушению инструкции инспектирующий... Он твердо взглянул в глаза Добруша.
- Приказываю в этом полете действовать строго по инструкции. Идите тройками и на указанной высоте.
- Андрей Иванович, - попробовал возразить Добруш, - боюсь, что это может дорого обойтись эскадрилье... Но Петров прервал его:
- Сам виноват, дорогой. Не нужно было лезть в бутылку, все и утряслось бы. А что я сейчас могу сделать?
Эскадрилья вылетела на барражирование. Полковник подвел ее к линии фронта на высоте двух тысяч метров.
Не успели истребители развернуться, как сверху на них свалилось десятка два "мессершмиттов".
Полковник Голубев был доволен: эскадрилья пришла на место вовремя, патрулировала на заданной высоте, от схватки не уклонялась и в неравном бою уничтожила три вражеских самолета.
Добруш вышел из машины разбитым. То, что эскадрилья уничтожила три вражеские машины, его не радовало. Ведь он потерял двух очень хороших летчиков!
Он отворачивался от оставшихся шести товарищей, которые бросали на него недоумевающие и тревожные взгляды.
Что он им мог сказать? Потерять за двадцать минут двух летчиков - это же катастрофа!
Он ничего не сказал и полковнику Голубеву. Промолчал даже тогда, когда тот, похлопав его по плечу, сказал;
- Вот так надо воевать, майор! Майор Добруш твердо знал, что так воевать нельзя.
- Отличные ребята! - продолжал полковник, не замечая состояния комэска. Орлы! С такими фашистов можно бить и бить... Э, да ты что?! - воскликнул он вдруг, увидев хмурое лицо Добруша. - Неужели перетрусил? Так и есть, на тебе лица пет! Вот черт, а дрался ты здорово, даже не подумал бы... Как ты врезал этому желтоносику! Блеск! Ну ничего, еще отойдешь... Ну, ну, чего хмуришься? Может, из-за вчерашнего? - легонько толкнул он Добруша в плечо. - Признаю, я ошибся. Твои ребята дерутся как черти. Я с удовольствием слетаю с ними еще раз. Майора мгновенно прошиб холодный пот.
- Еще... раз? - спросил он хрипло..
- Это - настоящее дело, - сказал полковник, глядя в небо. - Честное слово, вернусь из поездки и стану проситься на полк... Майор Добруш ворвался в кабинет Петрова.
- Андрей Иванович, я потерял двух летчиков, но ему этого мало. Он хочет лететь еще раз... Ради Бога, сделайте что-нибудь! Я не могу допустить, чтобы эскадрилью расстреливали в угоду устаревшим инструкциям.
- Судя по всему, инструкции скоро будут изменены, - сказал Петров. - Но пока...
- С кем же я буду воевать?! Петров нахмурился.
- Хорошо. Я поговорю с ним. Но разговор, видимо, ни к чему не привел. Не привел ни к чему и разговор Добруша с полковником. Выслушав майора, тот холодно сказал:
- Будете воевать так, как вам приказывают, а самодеятельность мне бросьте! Полковник сел в машину.
На лбу Добруша залегла глубокая поперечная морщина.
Все повторилось, как и в первый раз. Не успела эскадрилья подойти к линии фронта, как сверху посыпались "мессершмитты".
Майор Добруш шел ведомым у полковника. Рядом с ним висел второй ведомый-сержант Климов, молоденький летчик, всего месяц назад пришедший в эскадрилью.
Хотя во все последовавшие события и вмешалась случайность - два немца атаковали одновременно и полковника, и сержанта Климова, - рука Добруша бессознательно направила самолет на немца, атакующего неопытного сержанта. Четыре пулемета "ишачка" полоснули по фюзеляжу "мессершмптта", и тот исчез во взрыве.
