– Я от Берлина до Москвы пешком прошагал, потому и охромел, – любил пошутить он.

Односельчане не спорили с ним. Да, и кто будет спорить? В деревне остались одни бабы, подростки, старики и дети. Иван вернулся один из первых. Его и привечали, как первого воина освободителя, и на этом основании, и из-за многодетности их семьи, спустя год после рождения второго сына, выделили Ивану корову трёхлетку, а в придачу, большой надел сенокоса не так далеко от деревни, как другим бабам.

Раннее июльское утро было холодным и мокрым. Роса капельками стекала с игл хвои. Тяжёлые капли падали на землю с определённым звуком, и путникам казалось, что идёт дождь. Хорошо, что Анна прихватила с собой два больших куска старой, ещё довоенной клеёнки для себя и для мужа. Так, на всякий случай прихватила, а, глядишь, и пригодилась клеёнка в лесу. Клеёнка была старая, вся в дырах, но помогала не промочить одежду в ельнике. Супруги укутались в клеёнку и продолжали свой путь, подшучивая друг над другом.

До их поляны дошли уже, когда солнышко выглянуло из-за верхушек огромных елей и сразу начало немилосердно припекать, высушивая мокрый от обильной росы лес.

Иван не стал разводить костёр, и Анне не разрешил готовить чай из душистых трав. Они сложили свои пожитки под широкую ель, и, Иван сразу взялся за косу.

– Ты набери ягод на обед, Аннушка. Я позову тебя, когда устану. Но если не утерпишь, то иди на первую поляну и сено перевороши, когда подсохнет…

На поляне рядом трава уже была скошена, ещё два дня назад. Надо было подождать, чтобы солнышко высушило ту, уже скошенную траву, перевернуть её, снова высушить, и сметать в стог, но было ещё слишком рано думать о стогометании.

К обеду стало совсем жарко. Воздух нагрелся на столько, что долго работать под открытым солнцем стало невозможно. Иван с Анной ушли в тень большой и широкой ели, организовали обед, пили чай из малиновых веток, и прилегли отдохнуть в ожидании, пока жара не спадёт. Когда же тени елей стали длиннее, и стало не так жарко, Иван соорудил что-то вроде шалаша, чтобы не ночевать под открытым небом в лесу, и снова начал косить, Анна же убиралась у костра, ворочала скошенную траву на первой поляне, готовила её к укладыванию в стог. Уже к вечеру вся вторая поляна была скошена, а на первой поляне сено было готово к укладке в стог. Иван радовался, что за пару дней управятся они с работой, лишь бы не задождило, но небо оставалось ясным, а все лесные приметы подсказывали, что сырой погоды не предвидится, и опасаться дождя, нечего было и думать. Оставалось завтра переворошить сегодняшний покос, высушить его на солнышке и наметать травы во второй стог, закрепить стога на полянах травяными петлями, чтобы ветром не разметало сухую и лёгкую траву, и можно было возвращаться домой. Дни в июле длинные, темнеет поздно, а ночи светлые, короткие, и убегают всего за пару часов. Иван думал, что успеет сделать намеченную работу в срок, им определённый.

– Ваня, я на стог заберусь. Ты подавай траву, я утаптывать стану. Быстрее вдвоём управимся, – сказала Анна, забираясь на небольшую кучку сухой травы.

– Аннушка, не шали. Стог пока не высок, а когда станет выше меня, тебе трудно будет слезать, – встревожился Иван.

– Ты же поможешь?! – серебристо рассмеялась Анна, а Иван, словно зачарованный, не мог глаз оторвать от жены.

Они почти закончили работу. Оставалось травяными жгутами перетянуть стог, чтобы ветер траву из стога не растащил по лужку.

Анна неожиданно застонала, схватилась за стропильное бревно и тихо сползла по нему на утоптанную ею вершину стога. Нет, она не упала вниз, осталась на самом верху стога, почти на два метра выше над землёй.

– Аннушка, что случилось?! – испугался Иван.

– Живот чего-то прихватило. Подожди, сейчас пройдёт…

Но ни сейчас, ни потом не прошло, пока не родился мальчик. Ивану пришлось роды принимать на вершине стога без ничего. Под руками ничего, кроме ножа за голенищем, не оказалось, а помощь Анне требовалась немедленно. Он и вилы с граблями отбросил в сторону, чтобы не мешали.

Мальчишка отчаянно кричал, сучил ножками и перебирал маленькими губками, будто что-то искал. И тогда Иван приложил сына к груди матери. Тот успокоился и принялся, причмокивая, сосать.

– Вишь, какой, весь в меня! – с гордостью прошептал Иван, и поцеловал жену.

– Он раньше срока родился, – шепнула в ответ Анна. Оба родителя были счастливы. Они лежали в обнимку на вершине стога, мечтали о будущем, и не заметили, как в небе зажглись первые яркие звёзды. Иван бережно обнимал жену и сына, и рассказам его не было конца. Он не замечал, как постепенно слабеет жена, как силы покидают её тело. Они уснули на вершине стога в объятиях друг друга, а проснулся Иван один от тошнотворно неприятного запаха, исходившего откуда-то снизу, и от страшного шума там, внизу, производимого, неизвестно, кем. Он понял это, когда морда огромного медведя ткнула его в ногу.

– Ах, ты ж, ах, ты ж, скотина! Медведище припожаловали! – вдруг зарычал мужик на незваного гостя, и стал оглядываться по сторонам, ища хоть что-то, что могло бы отпугнуть и отогнать могучего зверя. Под руками ничего не оказалось, кроме ножа, которым он ночью перерезал пуповину сына. Но с одним ножом идти на медведя?… Было слишком неправдоподобно выиграть сражение хромому воину. Вилы лежали в двух метрах от стога, там, где вчера их бросил Иван, когда жене стало плохо, а ружьё осталось у костра. Надо было спрыгнуть на землю и добраться хоть до вил, но как, если медведь не отступает, а роется в основании стога?!

«Что же ты там ищешь, чёрт лохматый? – напряжённо думал Иван. – Кровь! Вчера сын родился, было много крови, она вся вниз стекла, и вся моя рубаха перепачкана кровью. Этот леший на запал притопал… Хорошо, что Аннушка спит и не видит, кто у нас гостит…»

Иван скомкал, завязал узлом, промокшую, пропитанную кровью жены рубаху и бросил её далеко от стога, в противоположную от вил сторону.

Медведь понюхал воздух, зарычал, и вразвалочку направился к брошенному комку рубахи. Иван решил действовать быстро. Он осторожно спрыгнул со стога в противоположную от медведя сторону. Схватить вилы было делом нескольких секунд. Осторожно обойдя стог, он неожиданно столкнулся с медведем лицом к морде. Зверь не ожидал увидеть Ивана. От неожиданности он сначала присел, а потом поднялся на задних лапах во весь свой могучий рост, грозно зарычал и замахал передними лапами, снабжёнными огромными когтями. Это была угроза… Иван вытащил из-за голенища нож, выставил вперёд вилы, пригнулся для удачного прыжка и приготовился ждать. Ждать пришлось не долго. Могучий зверь сам бросился на вилы, а острый нож в умелых руках опытного охотника быстро завершил схватку.

Огромный зверь был повержен. Он, лохматой безжизненной массой, лежал у ног Ивана. Стог, так старательно сооружавшийся вечером, был разбросан по всей поляне, и надо было снова его перемётывать, а на верху стога всё ещё спала Анна. Рядом с матерью копошился маленький, только родившийся мальчик, у которого и имени своего пока не было.

Иван, быстро и споро, освежевал тушу убитого зверя. Отрезал шкуру от головы. Не было времени возиться с головой. Надо было срочно возвращаться домой. Анна почему-то не подавала голоса. Наверное, не проснулась ещё…

Иван не мог понять, почему стог ещё стоит, не распался из-за подкопа внизу. По стропилу он осторожно забрался на вершину стога. Одного взгляда опытного охотника было достаточно, чтобы понять, что случилась беда непоправимая. Анна была мертва. Рядом лежал малыш, сучил ножками и молчал. На одной ножке младенца краснел след от медвежьего когтя…

Громкий вопль отчаяния разорвал утреннюю тишину леса. Иван кричал, звал жену, снова кричал, не понимая, что уже ничто не поможет вернуть его Аннушку.

Обессилев от крика, Иван упал рядом с женой, и принялся ласкать и гладить родное лицо. Но и так оживить Анну не получалось. Тело жены оставалось холодным и бесчувственным.

К вечеру мать увидела, как возвращается из леса один сын, и тащит за собой волокушу из сосновых веток и еловых лап. Что-то, накрытое старой клеёнкой, лежало на той волокуше. Мать никак не могла разобрать, что, пока не выбежала на дорогу, чтобы помочь Ивану тащить его непосильно тяжёлую ношу.