Борис хотел окликнуть флейтиста, но тот вдруг бросился со всех ног прочь.

– Ты что-нибудь о нем знаешь? – спросил Борис у Лупо, указывая на убегающего юношу.

– Очень мало – в основном то, что известно всем. Он прежде развлекал игрой на флейте венгерского короля. Алиенора восхитилась его искусством, и ей подарили музыканта, как какую-то безделушку.

– Значит, он служил Гёзе, – озабоченно пробормотал Борис.

– Да, служил, – подтвердил шут и, немного помолчав, добавил: – Я могу ошибаться, но, кажется, этот парень не венгр.

– А кто он, по-твоему?

Лупо пожал плечами.

– Не знаю. Подарок короля Гёзы не говорит ни по-французски, ни на латыни, ни по-гречески, и не понимает – или делает вид, что не понимает – ни одного из этих языков.

Борис вспомнил, что у флейтиста русые волосы, небесно-голубые глаза и мягкий овал лица. Да, действительно, вряд ли этот юноша – венгр, а вот русским он вполне может быть.

Пока Борис размышлял об убежавшем музыканте, откуда-то появились еще трое артистов из свиты королевы и направились к морю.

– Скоморошья ватага, а не Христово воинство, – проворчал Борис по-русски.

Лупо не понял ни слова, но догадался о смысле сказанного. Усмехнувшись, он пропел:

– Что верно, то верно, – согласился с ним Борис.

Шут опять хмыкнул:

– Королева хотела взять с собой всех своих трубадуров, музыкантов и жонглеров, полагая очевидно, что сарацины при виде комедиантов умрут от смеху, не успев взяться за оружие. Король воспротивился желанию жены, но она все-таки сумела отстоять своих самых любимых забавников, коих оказалось не так уж и мало. В придачу к ним есть еще и рыцари, желающие привлечь к себе внимание королевы сочинением куртуазных песенок…

Он прервался на полуслове, потому из-за ближайшего шатра вышла юная Агнесса де Тюренн. Заметив рыцаря, она покраснела и присела в глубоком реверансе – в таком, каким обычно приветствуют особ королевской крови. А Борис почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Он с первого дня своего пребывания среди крестоносцев испытывал в присутствии Агнессы волнение, и ничего с этим не мог поделать, как не досадовал на себя. Борис ни с кем не говорил об этой девушке, но всегда прислушивался, если при нем заходила о ней речь. Де Винь, как-то сравнил свою даму сердца со сказочной феей, и это сравнение было удивительно точным, ибо тоненькая, почти прозрачная девушка действительно казалась существом, явившимся из иного, нереального, мира.

– Сможет ли она перенести тяготы похода? – беспокоился о ней де Винь.

А вот Лупо, который, кстати, очень хорошо относился к Агнессе, считал, что ее внешность обманчива и юная де Тюренн, благодаря своему крепкому здоровью и имеющейся у нее несокрушимой силе духа многое сумеет преодолеть.

Под пристальным взглядом Бориса девушка еще пуще покраснела и почти бегом бросилась прочь.

– Малютка де Тюренн очень смущена, – пробормотал Лупо.

– Кажется, она сирота? – спросил Борис как бы невзначай, стараясь не демонстрировать своего интереса к девушке.

– Да, сирота, – подтвердил Лупо. – Ее матушка, благочестивая Арсинда де Тюренн, скончалась давно, а отца Агнессы, знатного тулузского сеньора Гильома де Тюренна, не стало чуть более года назад. Упокой их обоих Господи! Бедная девочка теперь, увы, под опекой своего дяди, аквитанского сеньора де Блая.

– Почему, увы? – удивился Борис.

– Де Блай – этакий беззаботный мотылек, порхавший с празднества на турнир, с турнира на празднество, пока не приземлился на королевский двор, где принялся сочинять стихи – плохие на мой грубый вкус и прекрасные на утонченный вкус Алиеноры. Когда этот легкомысленный трубадур стал опекуном своей тулузской племянницы, он ничего лучшего не придумал, как взять ее с собой в Париж и пристроить к королеве – якобы для того, чтобы найти Агнессе достойного жениха. Я, в отличие от де Блая, считаю двор Алиеноры не самым подходящим местом для неискушенной девицы. Уже хорошо, что Агнессы не коснулся царящий там разврат, однако общение с королевой все-таки внесло некоторую куртуазность24 в восприятие ею действительности. Не стоило малютке де Тюренн покидать родную Тулузу.

– Но могла же она жить одна.

– Почему одна? Сюзерен де Тюреннов, граф Тулузский – крестный отец Агнессы и позаботился бы о ней.

Борис наморщил лоб.

– Граф Тулузский? Его, кажется, нет с нами? Он старик?

– Граф Альфонс Тулузский уже не молод, но еще полон сил, – ответил Лупо. – Он принял крест, но, сославшись на какие-то свои проблемы, пообещал королю прибыть на Святую землю морем. Весьма благоразумное решение.

– А дядя девицы здесь?

– Здесь. Он крутится постоянно возле королевы.

– Возле королевы крутиться постоянно целая толпа в штанах, – проворчал Борис.

Шут широко ухмыльнулся:

– Толпой они в штанах, а поодиночке без штанов.

– Неужели король не догадывается о шашнях королевы?

– Наверняка догадывается, но сам себя переубеждает. Беда Людовика в том, что он по уши влюблен в жену, хотя женился на ней по расчету.

Борис и Лупо вышли на открытую площадку, где небольшая толпа рыцарей собралась вокруг епископа Лангрского. Святой отец громко призывал крестоносцев на борьбу с греками, называя последних еретиками-схизматиками25. Борис поморщился. Он родился в Киеве, и, следовательно, был крещен по православному обряду. Хотя прошло почти сто лет с тех пор, когда западная и восточная христианские церкви отделились друг от друга, между ними еще не существовало огромной пропасти. Переход из католичества в православие и обратно не считался изменой вере, а споры о том, какое христианство правильное, вели в основном священнослужители. Вот и Бориса нисколько не смущало, что большинство жителей Венгерского королевства – приверженцы римской церкви, он сам часто причащался у латинских священников, при этом ему крайне были неприятны нападки на веру, в которой его растили с младенчества.

– Расшумелся святой отец! – заворчал шут. – А вот я уважаю греков уже за то, что для них невежество не является достоинством. Да, они нас ненавидят. Но никто в здравой памяти не будет любить забравшегося в его жилище разбойника.

Гулять Борису больше не хотелось. Простившись с Лупо, он подошел к своему шатру, возле которого Векша варил на костре похлебку. Угрин, скрестив на груди руки, наблюдал за другом.

– Милости прошу отобедать! – обратился Векша к Борису. – Господь послал нам сытную трапезу!

Угрин почему-то хмыкнул.

Кроме жирной похлебки Борис получил от Векши еще и пышную лепешку с козьим сыром, да кружку вина.

– Доброе вино, – похвалил Борис после первого глотка.

– Вестимо, доброе, – откликнулся Векша.

– Где ты его взял?

– У одной греческой женки. Она бедная вдовствует, а я ей помогал по хозяйству.

– Не токмо по хозяйству, а еще и в постели, – уточнил Угрин. – Не зря тебя почитай до зари не было.

Векша самодовольно ухмыльнулся:

– Не без того. Покойный князь Владимир Всеволодович поучал нас не обижать вдовиц. Я ее и не обидел.

– Старый греховодник, – буркнул Угрин.

Векша не остался в долгу:

– Старый-то старый, но на старость покуда не жалуюсь, не охаю и не брюзжу с утра до вечера.

– Очи мои не глядели бы на тебя, черт плешивый, – процедил Угрин сквозь зубы и ушел за шатер.

– Опять вы разбранились, – усмехнулся Борис.

Векша тоже улыбнулся.

– Как разбранились, так и помиримся. Не впервой.