У Фотия перехватило дыхание.

– Я по нужде… вот тут… заплутал малость… – залепетал он по-русски.

Подойдя к флейтисту, женщина нежно тронула его волосы.

– Мягкие, будто шелк, – прошептала она.

Бедный юноша от такой ласки едва не лишился чувств.

– Это что здесь творится?! – рявкнул, внезапно появившись, одетый в исподнее Андроник. – Стоило мне отвернуться, ты, … такая, уже черт знает с кем мне изменяешь!

Охваченный ужасом Фотий бросился бежать. В паническом состоянии он сразу нашел выход из покоев и помчался, не разбирая дороги. Мелькали кусты и деревья, больно били юношу по лицу ветки, но он ничего не замечал. Споткнувшись обо что-то, беглец упал, а когда попытался вскочить, взвыл от острой боли в ноге. Он всхлипнул и отполз за куст ракитника.

Спустя немного времени юноша услышал шаги.

– Куда он мог деться? – спросил чей-то хриплый голос.

– Куда бы не делся, нам велено его найти – сказал мужской голос потоньше.

Музыкант затрясся от страха, отчего куст, за которым он прятался, весь заколыхался. Тут же перед испуганным флейтистом появились двое рослых слуг Андроника Комнина с дубинами в руках.

– Вот ты нам и нужен! – победно воскликнул плечистый верзила.

– Не надо меня трогать! Я не виноват! – проскулил Фотий.

– Виноват ты или нет – не наше дело, – подал голос малый со шрамом на щеке. – Велено тебя побить, и мы исполним повеление.

Воющего от страха юношу выволокли из-за куста и принялись лупить дубинами. Избиение происходило на берегу бухты Золотого рога, неподалеку от лодочной пристани, где было полно людей. Но никто, конечно же, не стал вмешиваться.

– Святой Боже, помоги! Пресвятая Богородица не оставь! – крикнул Фотий по-русски и тут же получил по голове сильный удар, от которого потерял сознание…

Приходя в себя, музыкант услышал откуда-то издали неясное бормотание, а немного погодя стал различать слова:

– Кости целы… Жив будет… Досталось ему…

«А ведь речь-то русская!» – удивился Фотий и открыл глаза.

Он лежал в чистой постели, возле которой сидела в деревянном кресле немолодая синеглазая женщина, одетая во все темное.

– Очнулся, – удовлетворенно произнесла она.

– Живучий паренек, – сказал с усмешкой появившийся рядом с женщиной старик.

– Где моя дуда? – выдавил из себя Фотий.

– У меня, – ответил старик.

– Кто вы? – спросил юноша.

Женщина гордо вскинула голову.

– Я дочь киевского князя Мстислава Владимировича. На родине меня крестили Евпраксией, а здесь назвали Зоей.

Фотий, конечно же слышал о славном Мстиславе Владимировиче, прозванном на Руси Великим. Хоть и умер этот князь пятнадцать лет назад, память о нем была еще жива.

– А как ты в Царьград попала? – поинтересовался музыкант.

Зоя окинула его пронизывающим взглядом.

– Как все девицы нашего семейства попадают в чужие земли: царь Иоанн взял меня за своего старшего сына, упокой их обоих Боже. А ты кто есть и отколь будешь?

Тяжело вздохнув, юноша начал рассказ:

– Христианское мое имя – Фотий, а на родине меня кликали Гудимом, и жил я в селе Радимычи, вотчине боярина Любима Радковича, что недалече от рубежей с Угорским королевством. Запрошлым летом, когда мы с братом Лепко собирали в лесу орехи, на нас напали тати окаянные. Я помог брату утечь, а сам не сумел. Как увидал главный тать мою дуду – она почитай всегда была со мной, – велел мне на ней сыграть. Потом отвели меня тати к королю угорскому, и стал я королевским дударем. Вроде и жизнь была сытной, а все одно в полоне не сладко. Дважды я утекал, но меня ловили. А нынешним летом угорский король подарил меня франкской королеве. Вместе с франками я и попал сюда.

– Но франки уже ушли.

– А я остался. Как не далеко от Царьграда до моей отчизны, но все же ближе, чем от Палестины.

Зоя осуждающе покачала головой.

– Многие русские люди ворочаются в отчизну и из Святой земли, а те, коих там смерть настигает, удостаиваются великой милости Божьей – покоиться в местах, где ступала нога Спасителя.

– Права ты, Евпраксия Мстиславовна: недостойный я сын Господа нашего, – виновато забормотал Фотий. – Вон князь Борис Кальманович не устрашился дальнего пути к христианским святыням.

– Борис Кальманович? – удивилась Зоя.

– Ну, да, – подтвердил музыкант. – Он пристал к королю Людовику, но имени своего настоящего франкам не назвал.

– А как ты его признал?

– Я видал Бориса Кальмановича, когда он гостил у нашего князя Владимирко Володарьевича.

Синие глаза Зои погрустнели.

– Помню я Бориску Угринчика. Он был мальцом-несмышленышем, когда мы расстались, поглядеть бы на него нынче.

– Бориса Кальманович и король Гёза похожи меж собой, – заметил Фотий.

Зоя кинула.

– Понятное дело! Кровь у них одна, хоть Гёза и отрекается от родства с Борисом.

Внезапно у Фотия потемнело в глазах, и он слабо застонал.

– Что, похужело тебе? – спросила Зоя.

– Малость очи затмило, – произнес юноша слабым голосом.

– Тогда довольно тебя пытать. Скажи токмо напоследок, чем ты Андроника так озлил, что он велел расправу над тобой учинить?

Фотий смущенно поведал о том, что случилось в доме любовницы Андроника Комнина. Зоя посмотрела на него с сочувствием.

– Ты еще легко отделался: мог бы и вовсе жизни лишиться, кабы не мой Увар, – она указала на старика. – Он услыхал, как ты вопишь по-русски, и опосля ухода людей Андроника позаботился о том, чтобы тебя принесли в мои покои.

– Спасибо тебе, добрый человек, – обратился Фотий к старику. – Кабы не твоя забота, сдох бы я под кустом как собака.

– Русский русскому должен помочь, – отозвался Увар.

Зоя поднялась.

– Ладно, набирайся покуда сил, а потом будешь мне служить.

– А Андроник на тебя не осерчает? – спросил Фотий.

– Пущай серчает! – презрительно хмыкнула Зоя. – Он мне ничего мне не сделает. Андроник, уверовал в бабьи пересуды, что я кудесница, и боится меня. Он ведь трус первейший: много чего страшится, а более всего – колдовства.

Как только она вышла, Фотий закрыл глаза и мгновенно уснул.

Страх, мучивший ЛюдовикаVII после битвы под Дорелеей, заставил его изменить заранее намеченный маршрут и двинулся через малопроходимые горы, где у турок не было больших сил. К французским крестоносцам присоединился и небольшой отряд германских рыцарей и ратников, сохранивших после разгрома боеспособность, во главе с королем Конрадом и герцогом Швабским.

В Эфесе германский король расхворался и был вынужден отказаться от дальнейшего участия в походе. Он сообщил Людовику, что возвращается морем в Константинополь, где перезимует, а по весне со свежими силами (набранными за зиму вербовщиками) возобновит «заморское паломничество». Ранним туманным утром союзник французского короля уплыл из Эфеса, забрав с собой племянника Фридриха Швабского и всех своих людей, уместившихся на одном греческом судне. Уехал и Андрей Юрьевич, который уже не стремился в Палестину, а хотел вернуться на родину. Прощаясь с Борисом, князь сказал ему:

– Помни, что, коли у тебя с царем Мануилом ничего не выйдет и не будет иных поборников, ты всегда найдешь приют у меня.

– Спасибо на добром слове, – поблагодарил Борис.

Они разъехались каждый в свою сторону: один отправился в столицу Византийской империи, другой – к Святой земле.

Отпраздновав на берегу реки Каистр Рождество, французские крестоносцы продолжили свой путь. Больших боев пока не было, случались лишь мелкие стычки. Турки нападали небольшими отрядами и, нанеся мелкий урон, тут же скрывались в горах. Гораздо опаснее конников были сидящие в засаде лучники, из-за которых король велел всем дамам надеть шлемы и длинные кольчуги.

Первое серьезное столкновение крестоносцев с врагом произошло у реки Меандр, где турки заняли равнину и окрестные горы, а главный их отряд защищал переправу. И все же войско магометан было меньше христианского.