- Ты знаешь, кто я такая.

- Очень интересно!.. - Юна, правда, очень удивилась.

- Ты знаешь, - повторила девчонка. - Я тебе говорила. Ты забыла, а вот я тебя помню. Я воробей, и я тебе уже это говорила. Ты уже второй раз пришла на мою крышу.

- Тьфу ты! - Теперь Юна точно вспомнила. Да, действительно, она уже была на этой крыше. Она осмотрелась вокруг, а потом посмотрела на этого... воробья. - Конечно, я забыла, - сказала Юна и фыркнула, - попробуй не забудь. Это же триста лет назад было - а тут такие дела...

- Сто двадцать шесть дней.

- Чего?..

- Сто двадцать шесть дней назад - а вовсе не триста лет.

- Ну ладно, - сказала Юна примирительно, потому что ей чуть-чуть было стыдно, что так получилось, что она приняла за врага какую-то девчонку, которая к тому же называла себя воробьем. - Но ты сама виновата - зачем было прятаться? Я подумала...

- Потому что, потому что я тебя ждала! - Слезы так и катились по щекам этого воробья, она, наверно, и Юну-то не видела, и продолжала ожесточенно выкрикивать: - Потому что меня все всегда обижают, и колотят, и трясут, а ты тогда пришла и сидела, и мы сидели вместе на моей крыше... И я думала про тебя, всякий раз, когда сидела на моей крыше, и я думала, что ты еще обязательно придешь, хоть ты не говорила, но я все равно знала... И я хотела тебе все рассказать, все-всешеньки, и я знала, что это ты, еще с чердака слышала, но тут я подумала, что все равно все получится не так, а как-нибудь плохо, - пусть уж лучше я тебя никогда не увижу, и буду всегда сидеть одна на своей крыше! - Все это выпалила воробей единым духом, и слезы все катились и катились по ее щекам, а так как она сидела на самом краю крыши, то кто-нибудь внизу мог подумать, что это идет дождь. А это всего лишь девочка, называющая себя воробей, плакала на своей крыше, и беспризорница Юна сидела с ней рядом, и ей уже порядком надоело, что этот воробей все плачет и плачет. Она сказала:

- Ну ладно, хватит тебе, чего это все будет плохо - все здоровско будет. Ты можешь мне рассказать, что хочешь... только не очень долго, потому что мне скоро уходить, - добавила Юна на всякий случай.

Но эта упрямая воробей покачала головой и сказала:

- Нет. Ты меня обижала, и колотила, и трясла, как они все. Ты не воробей. А я воробей. И я тебе ничего не расскажу. Лучше уходи с моей крыши... и я буду всегда сидеть здесь одна... со своей белой птицей, - закончила она тихо.

Но на беспризорницу Юну эти последние тихие слова произвели такое действие, как будто бы под ней взорвалась бомба.

- БЕЛЫЙ ВОРОН!!! - вскричала беспризорница Юна, подпрыгивая на метр вверх и совсем забыв, что она находится на самом краю.

И, застыв как статуя, она уставилась на воробья, сидящего перед ней в темноте.

Но, если беспризорница Юна была так поражена упоминанием о белой птице, что сказать про воробья, услышавшего имя "Белый Ворон"?..

Только одно. Достаточно сказать, что воробей перестала плакать.

Хотя, конечно, можно еще сказать, что оно - имя - вонзилось ей прямо в сердце! Но, может быть, имя вовсе и не вонзалось в сердце воробью, а просто понравилось ей, потому что она такого никогда не слышала. А может быть она ожидала чего-нибудь подобного с тех пор, как однажды в начале лета провела на крыше целую ночь - так ей не хотелось возвращаться в квартиру, а было тепло. И она сидела, а потом лежала, и смотрела на луну, а потом смотрела на звезды, а потом смотрела, как они исчезают. А потом вышло солнце - но на солнце уже воробей не смотрела. Оно было такое огромное, красное и кривое, когда выползало из-за домов, что смотреть на него просто невозможно было. Воробей все лежала, хотя можно было уже идти, возвращаться в стены своей квартиры. Но она еще лежала и смотрела в небо, наливающееся летней голубизной. И тут она увидела. Высоко-высоко в небе летела белая птица.

Дома воробья, конечно, ругали, - папа надавал ей затрещин, мама допытывалась, где она шлялась, а потом они в два голоса кричали, что такая неблагодарная дрянь, как она, никогда не выйдет в люди. А воробей молчала. Не сказала воробей, что она не хочет ни в какие люди. И не сказала про белую птицу. А просто, когда ложишься спать и закрываешь глаза - то вот оно, снова как тогда, голубое небо и белая птица в нем.

- А может, тогда и вовсе ничего не случилось, ну, когда Юна сказала это; а случилось потом, постепенно, за много следующих дней, ведь если долго повторять такое красивое имя: "Белый Ворон... Белый Ворон... Ворон, Ворон. Белый, Белый", - то сама не заметишь, как влюбишься в него...

- В кого - в имя?

Да, здесь действительно легко запутаться, а потому лучше просто сказать, что воробей перестала плакать.

Беспризорница Юна и воробей смотрели и смотрели друг на друга. Но наконец Юна шевельнулась, шмыгнула носом и сказала:

- Белый Ворон. Ты сказала - ты знаешь про Белого Ворона.

- Я... - тут воробей запнулась. Все встало на свои места. То есть - она была воробей, и она сидела на той же самой крыше, где и всегда, и никакого Белого Ворона.

- Я нис... - сказала воробей с отчаяньем.

А вот этого совсем уже нельзя было говорить. Воробей иногда говорила некоторые слова не как люди, и за это ее всегда дразнили все, кто попало. Но сейчас ей было все равно.

Но беспризорница Юна поняла совсем по-другому. Она хмыкнула и нетерпеливо сказала: - А я беспризорница Юна, здрасьте!.. Послушай-ка, Нис! Ты должна мне рассказать, мне это вот так нужно! - она чиркнула пальцем по горлу. - Так я и знала, что меня ноги не зря завели на эту крышу!.. Эй, Нис! ты молодец, что здесь сидела и хотела все рассказать мне - ты правильно хотела. Рассказывай!

- Я ниснаю и ниснаю и ниснаю и ни-и-ис!.. - закричала воробей зажмурившись от отчаяния. Стало тихо. Воробей почувствовала, как слезы пробираются сквозь зажмуренные глаза наружу. И тогда она сказала: - Я хотела... Но у меня ничего нет. А про Белого Ворона - это ты сказала, а я... я просто придумала себе про белую птицу... чтоб у меня что-нибудь было.

Когда она отжмурилась, беспризорница Юна сидела рядом на краю крыши и вытаскивала из кармана какую-то коробочку. Спичечную, вот какую, - и достала оттуда что-то маленькое и кривое, вставила себе в зубы, зажгла спичку - и выпустила целую струю дыма.

- Тебя мама не ругает? - спросила воробей в ужасе, сквозь слезы.

- Мама... - буркнула беспризорница Юна. - Мама меня заперла на ключ, чтоб я никуда не ушла. А я все равно ушла - через окно! - Она сплюнула и вытянула шею, чтобы посмотреть, как плевок летит вниз и исчезает в темноте. Город лежал внизу и впереди, со всех сторон, мерцал всеми своими огнями, окнами, светофорами и фарами. - Я ей записку написала, - сообщила Юна. - Что вернусь, и все такое. Я ей говорю, что мне надо - а она реветь... как ты, точно! Ну ничего, она потом узнает. Все вы потом узнаете, - пообещала Юна. - Эй, ну, хватит тебе тут!..

- Фу-у... - сказала беспризорница Юна потом, потому что воробей все плакала и плакала. - Как вы мне, девчонки, надоели все! Ну хочешь... пойдем вместе!

Слезы у воробья высохли в один момент.

- ...Куда?..

- Искать Белого Ворона! А ты думала - котлеты есть?

- Я ни-ис!.. - испуганно закричала воробей. Но Юна уже выбросила щелчком окурок далеко вперед, и вскочила.

- А я - беспризорница Юна! - И тут случилось целое представление. - Кто со мной - тот герой! - выкрикнула Юна. - А кто без меня - тот паршивая свинья!..

Никогда еще на этой крыше не было так громко! Воробей глядела на Юну во все глаза, боясь шевельнуться, а Юна - она скакала, прыгала, размахивала руками, кричала, пела, и чуть не свалилась вниз!..

- Голова и руки - это я.

Ля, ля, ля!

А две мои ножки

Это две кошки,

Две мои ножки

Это две кошки!!!

Наконец, запыхавшись, она шлепнулась обратно на край рядом с воробьем.

- Ну вот, - сказала она и взглянула вниз - а город лежал себе, помаргивая фонарями, и знать не знал про беспризорницу Юну, выросшую здесь, знакомую с каждым закоулком и собирающуюся покидать его!.. - Вот, - сказала Юна потише, и взглянула на воробья, испуганно замершего на краю. - Короче, - сказала Юна. Завтра. Когда встанет солнце. Я буду ждать тебя где кончается город - ну, большое кольцо, там такой шлагбаум, знаешь?..