Каждый раз во время «великого перекладывания» хозяин говорил ей: «Надо бы свезти тебя в ремонт…»

«Свисти-и-и…» – резонировал инструмент…

Или – подумаешь! – четыре сувенирных шахматных набора. Мы, к примеру, с Трубадуром играем в шахматы не реже одного раза в неделю, а то, что пользуемся при этом одной и той же старой деревянной доской и самыми простыми, незатейливыми фигурами, так это вопрос вкуса и настроения. Привычки, наконец. Однажды все вдруг переменится, а у нас наготове… Можно выбрать литые фигурки… Правда, королева там, как бы помягче сказать, слишком упитанная, со свиноподобным лицом – никакого уважения у китайцев к монархии. Утаенный производитель пластмассовых фигурок, под слоновую кость, с почтением отнесся к венценосным особам, зато кони там больше напоминают морских коньков, обожравшихся морским же овсом. В конце концов из четырех комплектов всегда можно составить один – сводный, как хор, – удовлетворяющий эстетическим воззрениям игроков.

И наконец курительные трубки… Две дюжины изумительно ухоженных трубок. Правда, по большей части Трубадуру они уже не принадлежат. Время от времени я выигрываю их у него по одной – разумеется, в шахматы, – но никогда не забираю, хотя играть на курительные приборы – дело рискованное: я ведь могу лишиться одной из своих личных драгоценностей от Альфреда Данхилла, аккуратненькой такой трубочки с маленькой белой точкой на мундштуке. Причем мой риск значительно больше, чем у Трубадура, потому как я курю, а он нет.

Курить Трубадур бросил без всякого повода и тем более принуждения, просто решил попробовать и не передумал. Он так и не нашел ответ на вопрос, из каких таких продуктов в его организме одновременно выделилось столь колоссальное количество воли. Если бы знал, то украшал бы сейчас своими автографами стопки книг с рецептами поистине уникальной диеты.

По стечению обстоятельств, именно в это время от него ждали сдачи сценария для телефильма, но четыре витамина – «в», «о», «л», «я», – сложившись в кои-то веки в нужную комбинацию, сами для себя избрали приоритет и ни под каким предлогом не пожелали отвлекаться ни на что, выходящее за рамки борьбы с курением.

На беду, у работодателя Трубадура в то же самое время случился неконтролируемый выброс в кровь витаминов группы «х» – стимуляторов хамства. Причем, в таком непомерном количестве, что все предварительные наброски и сценарные наработки срочным порядком, фактически в одночасье оказались переданы другому автору, а с «несправившегося» потребовали возместить кассе ущерб.

«И-извольте вернуть э-эванс», – отчеканил в телефон работодатель, полагая, видимо, что именно так, на иностранный манер, это слово должно звучать из начальственных уст. Нельзя также исключить, что прононс служил иезуитским напоминанием абоненту: сумма хоть начислялась и в рублях, но по курсу к иностранной валюте. Следовало понимать – будут пересчитывать. К чему приведет пересчет, можно было не гадать.

«Как пожелаете», – в тон работодателю ответил Трубадур, легко пережив мимолетный укол раскаяния: еще неделю назад «э-эванс» обустроился в ячейке памяти с биркой «БП», то есть «Было Приятно». Мало кто не знает, что «аванс», «зарплата», «гонорар», «отпускные», «командировочные», «выигрыш», «заначка» всегда ничтожны, а «проигрыш», «долги», «заначка, обнаруженная женой» невероятно огромны, просто астрономически велики… Работодатель, похоже, относился к непосвященному меньшинству, а может быть, знал обо всем не хуже других, но был чужд цеховой солидарности.

«Если бы я добывал себе пропитание толкованием английских имен, – размышлял Трубадур, вдохновленный диалогом с работодателем, – то заявил бы вполне ответственно, что отношения обоих полов с людьми по имени Э-ванс всегда мимолетны, хотя и таят в себе немало очарования и утех».

«Или же так, – продолжал он развлекать себя, пропуская мимо ушей очередную порцию то ли угроз, то ли посулов: – Если бы мне суждено было жить бедной английской девушкой, я никогда не вышла бы замуж за бедного человека с таким именем – Э-ванс».

«А за Аванеса?» – спросил Трубадур сам себя.

«За богатого Аванеса – запросто», – ответила бедная английская девушка голосом Трубадура.

«Какая расчетливая стерва, – подумал он о бедной английской девушке. – А может быть, наговаривает она на себя? Врет, то есть? Ну и пусть врет… Все врут. Значит, расчетливая и лживая», – поставил он точку.

«Кто такой Аванес? – донесся заинтригованный и неожиданно помягчевший голос из трубки. – Это тот, что с Рубеном?»

Но Трубадур не счел нужным что-либо прояснять.

«Завтра все верну, – сказал он. – В десять тридцать. Максимум в десять тридцать пять. В вашем кабинете».

Как всякий литератор, Трубадур знал, насколько важны детали.

Теперь он придавливает трубками, в том числе и теми, что формально перешли в мою собственность, рыхлые стопки бумаг – «Не вошедшее», «Не поместившееся», «Неуместное», – полагая (на мой взгляд, совершенно несправедливо), что всю эту писанину нужно свалить однажды в кучу и назвать макулатурную Джомолунгму в честь автора – «Недоделанное».

Трубадур любит протирать трубки, с удовольствием принюхивается к добротно обкуренным чашкам, при этом смешно – крыльями – раздувает тонкие ноздри и мечтательно прикрывает веки, но каждый раз с нескрываемой гордостью повторяет, что «все равно» рад был избавиться от вредной привычки.

«Знаешь, никакой силы воли не хватит для двух подвигов одновременно. Ну дописал бы я этот дурацкий сценарий – курил бы по-прежнему, как паровоз. Сценарий, надо сказать, выходил сраненький, любой нормальный режиссер гнал бы меня пинками… от Останкино до Химок, без остановок. По-любому с авансом вышел бы скандал… А так, видишь, о здоровье собственном позаботился».

Скандал с авансом вышел, надо сказать, не шумный. Нечего было шуметь и не о чем, поздно.

…Собачий лай, будто выпущенный из пращи камешек-невидимка, подскакивал на водной поверхности, одолевал немалое расстояние и, не растеряв ни скорости, ни силы, насквозь прошивал болью мирно дрейфующий в алкоголе мозг.

Трубадур заткнул уши указательными пальцами, но другим частям организма это действие пришлось не по вкусу – его затошнило, и какое-то время он вовсе не реагировал на внешние раздражители.

Благодаря исключительной природной скупости организм удержал все, что с немыслимой щедростью было в него залито. Парадоксально, но факт – щедрость тоже была природной. Едва различимые в тумане фрагменты пейзажа не сразу прекратили вальсировать, однако в конечном итоге все же замерли на привычных местах. Трубадур опять обрел нерадостную способность слышать собаку.

Ему сильно захотелось крикнуть ей что-нибудь неприятное. Он открыл было рот, но в него тут же – пулей – залетела какая-то живность, то ли муха, то ли мотылек, и оказалась мгновенно проглоченной в таком вот – «то-ли-то-ли» – неопознанном виде. Совершенно неожиданно для обоих.

– О как! – только и смог произнести Трубадур, подумав при этом, что у собаки, похоже, обнаружился не менее гнусный союзник.

«Обнаружился и тут же пропал. Пал жертвой конвульсивного сглатывания. На месте насекомого я бы, наверное, только и ждал, что меня прихлопнут, расплющат, отравят, запытают насмерть разрядами тока, – размышлял Трубадур, чутко прислушиваясь к себе в ожидании, что внутри него сейчас зажужжит и наконец станет ясно, как глубоко в организм проник пришелец. – Скорее всего, я был бы главным насекомым пессимистом в мире. Надолго ли – это, конечно, вопрос. Но чтобы вот эдак запросто быть проглоченным? Нет, к такому исходу нельзя подготовиться, если, разумеется, ты не кусок сыра…»