Но Леночка, я любил ее, я мог убить за эту девушку, честно.
Пил чай, заваренный еще вчера, травился конкретно и выходил на улицу. Мама выделяла мне несколько сигарет, чтобы много не курил, и я пытался их растянуть на смену, но хватало почему-то до первого перекура. В цеховой курилке я добивал последнюю, под сопровождение медицинских семейных баек, приправленных многоэтажным отборным матом, как будто профсоюз снабжал этих заводских снобов специальными брошюрами по изучению и применению на рабочем месте профессионального мата. Причем по классификациям. Токарь, к примеру, ботал матом не много солиднее, чем, скажем, слесарь-наладчик станков с числовым и программным управлением. Профессиональные словечки – фишка, то и дело выскакивали из их натруженных голов. Слушать было тошно, и я, попросив у кого-нибудь сигаретку, т.к. мои кончились, уединялся сам с собой.
Оставшись наедине с мыслями, я рассуждал, и оттого мне становилось жутко. Конечно, все эти матершинники-работяги, ну, львиная их доля, во всяком случае, при ближайшем разглядывании окажутся непременно мировыми парнями семьянинами. Утром подъем. Эта мерзопакостная принудиловка работа, вечная проходная с толстой контролершей, пыльный цех, цейтнот и план. Вечером сто грамм, и еле ласты до дома доволок. И так каждый день. Нет, это не для меня, так запросто можно деградировать. Им-то уже ровно, они поколение ортодоксов. Не умеешь найти применение своей серой массе в голове, носи ярмо, и, вступив в стадо, маслай на станке с табличкой-лозунгом: «Кончил, – оботри станок». У них менталитет такой, их не переделать, да и кто-то же должен заниматься и этим. С ними даже пообщаться не о чем, разве что обсудить маркировку стали того или иного резца. Черт знает, что творится у них в мозговых магистралях. Я не хотел стать таким.
На первую свою зарплату, в общем, слезы, я прикупил Ленке красные парусинки, букет роз и повел на какой-то реальный концерт. Мне было приятно прижимать ее к себе и целоваться с нею. К тому времени мы были уже близки.
Вспоминаю свой первый по настоящему взрослый поцелуй. Это было нечто. Мы так же были с Леночкой на концерте. Унылая пошлятина, надо отметить. И я поцеловал ее прямо в партере. Я боялся, что она отвергнет меня, но она ответила взаимностью. Боже, как это прекрасно, сладко, тепло губам, и легко кружится голова, особенно классно, если при этом закрываешь глаза. Улет! После этого мы с ней словно с цепи сорвались, как будто с нас вековые табу сняли. Мы гоняли слюни на каждом шагу. Верите, – нет, но дома могли без остановки заниматься этим по 30—40 минут. Однажды целый час, после этого губы здорово опухли, но нам было хорошо. Мы даже специально спорили, кто первый прервется, тот и проиграл, но никто не хотел сдаваться, так что прерывались обоюдно, когда кто-то звал из родных, или звонил телефон.
Как я любил ее. Пишу, а у самого горла колючий комок. Я, конечно, хвастал перед ней, что до нее у меня были девушки, но вы-то понимаете, что это бравада, эпатаж.
Помню, как ломал ее. Чего мне стоило уговорить, но мы решили никогда не расставаться, и пусть только смерть разлучила бы нас, и по сему она уступила. Ей было шестнадцать, мне… да чуть побольше. Нет, вы не подумайте, я не второгодник. Старше месяцев на шесть. Снова, читатель, я перешел на «вы», волнуюсь ужасно. Самое смешное, что я не знал, как к ней подступиться, от этого все кишки переворачивало. Нет, само собой, я был теоретически в курсе, куда и что. Но не получалось. Сначала «шляпа» ужасно дымилась, она раздвигала, но как доходила до наивысшей точки соприкосновения, ей становилось больно, и у меня падал. Я даже, чтобы не ударить в грязь лицом, удалялся в другую комнату и старался поднять свое мужское начало, медитируя и представляя различных эстрадных «лакомок». И как только он был готов, я мчался в спальную и делал очередной подход, но и он был обречен на провал. Это произошло не в первый день. Я даже после того для понту успокаивал ее и говорил, что дело в ней, но ничего страшного, попробуем завтра, только ты слишком не напрягайся, а сам думал, хоть бы это завтра не наступило никогда.
Я впал в депрессию и думал, что не такой, как остальные, а вдруг у меня не выйдет. Вот умора! Даже какая-то адиафра нашла на меня (безразличие). Я делился этим только с Мухой. Он убеждал меня, что все будет ништяк, рано выписывать себе клише полового неудачника, хотя он сам ничего не знал об этом.
Но у меня получилось. Ура! Я смог, я подобрал ключик к этому. Раздраконил ее так, что пол простыни было мокрым, и сам возбудился не на шутку и вдруг быстро вошел в нее. Она не смогла сократиться и напрячься, слишком уж возбуждена была. Вошел, а она попыталась рвануть из-под меня, но было уже не существенно. Я слышал, как лопнула плевра, а сам тут же кончил. Весь презерватив в крови, но по большому счету, крови было не так уж и много, даже белье не испортила. А потом мы пили кофе и я, как заправский мачо, курил и пускал дым из ноздрей.
А дальше – больше. Мы просто сорвали все существующие доселе мировые тормоза. Секс стал для нас священнодействием и образом жизни. Мы ловили каждый удобный момент. У нее дома или у меня. Мы хотели жить вместе, нам было по семнадцать. Я уже давно бросил этот пасмурный завод и искал способ для реального заработка.
Тусовались мы тогда в одном ДК. Я познакомился со многими ребятами из других близ лежащих криминогенных районов. Помниться, все райончики подразделялись на те, что конают или те, которые так себе, не ахти. Микрофлора, в которой жил я, взрастила в себе не одно поколение уважаемых авторитетов. Это после, кто-то спился, кто скололся и сдох, кого закрыли, и они по сей день прозябают по лагерям да пересылкам, пройдя уже все режимы. Лишь не многие сейчас на вершине иерархии теневой. Вообще, криминальное общество, это довольно сложная модель нашей действительности. Со своим укладом и иерархической лестницей. Те, кто кажутся, к примеру, для одних матерыми авторитетами, вызывают у иных лишь жалкое сочувствие, и то – саркастическое.
Есть авторы, описывающие существующую действительность достаточно объективно. К примеру, один из них, фамилию не называю, пишет за бандитские прослойки, их образ мысли и жизни. С ним я не могу не согласиться, и с удовольствием бы раскатал под непринужденный базар флакон водовки с этим человеком.
Кого-то может легко закошмарить борзый сутенер, лихой на базар. С другой стороны, кто он такой в криминальном табеле о рангах? Любой авторитетный жулик при делах ни за что не присядет с ним за один стол. Это не по закону. В падлу, сутенер – он барыга и эксплуататор женского труда. Тот автор об этом говорит, я его полностью поддерживаю. Там нет национальной принадлежности. Там тот человек, у кого трезвая и холодная голова и сильный дух.
Никогда не задумывался ты, читатель, почему тщедушный старичок, который песком за собой зимний лед посыпает, повелевает сотнями быков. В одночасье, если того ситуация потребует, поднимет вселенский бунт, что лагеря на бузу, как на священное паломничество, встают. Его не прогнет система, он сам – система, своя вне закона и в нем. Он теневой арбитраж с холодной головой и заслуженным авторитетом. Такой положенец с ребрами на выпуск даст фору нескольким брикетам бандерлогов-бакланов со стальными поперечно-полосатыми мышцами. У него железный дух и несгибаемая воля. То и другое в таких люди чувствуют и пасуют. Но это достаточно сложно объяснить в двух словах.
Я не скажу, что необходимо быть бесстрашным. Нет, нельзя допускать, чтобы чувство страха атрофировалось у человека. Это, своего рода, защитный барьер, который сохраняет тебя от безумного суицида.
Другое дело, как ты регулируешь высоту пламени этого рефлекса. Кто-то с заячьей душой и с львиным гонором ломает себе грудь, особенно в компании приятных дам и под шефе, и кричит, что нет для него авторитетов, он сам прогнет любого и перекует систему. Дайте, мол, кента и я порву его как грелку, дурилка картонная. Но стоит ему реально встрять в рамс с более сильным духовно, этот енот полиэтиленовый подгибается в коленях и, как вшивая дворняга, забивается под забор, позабыв за самок, с которыми прибыл. Обычно типы, подобные этому, колются на первом же допросе, если переступают черту закона.
