– Да не буксуй, муха, у меня свои университеты. Скажи ему, Санек, – во мне играло обостренное чувство социальной справедливости. Что-то прыгало ниже диафрагмы, и гудел душевный камертон. А водка уже плескалась под горлом, выталкивая поплавок наружу. Прагматический вечер подходил к своему логическому финалу.

– Дай закурить… у-у теб… у тебя есть сигареты, ты же покупал…

В обстановке парадной торжественности и похмельного синдрома я встретил новый день. В подвале было почему-то темно, наверное, отключили свет. Обнаружив себя на теннисном столе с гантелью под головой, я присел. Сколько же может быть времени. Я зажег свечу и обнаружил, что все три люминесцентные лампы разбиты в хлам. В целом, посидели не плохо. А что, по мужски, реально.

В проходе, как сомнамбула, замаячил Санек. Точнее, был виден только его барельеф. Из небытия застонал Муха.

– Дайте сигарету, а, пацаны, … нет, кроме шуток.

Апокалипсис наступил уже сегодня.

Буду запредельно откровенен. Первое, что я совершил, выбравшись из подземелья, это помчался домой, дабы привести себя хоть немного в порядок Ленке звонить не стал, она позвонила сама. О, Боже!

– Ваня! – она истерично вопила. Такой голос я слышал впервые в жизни. Он меня напугал, как будто стальной стержень вонзили мне в позвоночник, и дальше имплантировали в кору головного мозга. Вместе с ней кричал и я. – Ваня, родной, приди к нам, Ванечка… Ну, что ты стоишь там. – Она взвыла как волчица и бросила трубку.

Через 20 минут я толкнул входную безликую дверь ее квартиры. Она была не заперта. У порога терли шкуру пинкертоны, доктор со сморщенным носом, бросив в пространство сокраментально-банальное «Я позвоню от вас», принялся с особым цинизмом дрочить диск телефона. Точно, ведь внизу стояла карета скорой помощи и мусорской «бобон». Боже! Что же произошло?

Из комнаты выплыло старое солнце. Сегодня на него напало вековое затмение. Ленка, выскочив из кухни, бросилась ко мне. Я понял… Ее мать, склонная к суициду и всему такому, выпорхнула из окна своей спальни. Этаж позволял достигнуть грешной цели, так как был двенадцатый. Я прикрыл глаза, появилась картинка. Леночка в кружевном белоснежном платье. Амбец свадьбе! Вот каков мамашин вердикт. Весь скаромный харч, который мы затарили к свадьбе, ушел на поминальное мероприятие и пришелся весьма ко двору. Прогрессивная общественность скорбела. Проводить в последний путь патрисианскую особу собралась вся мировая творческая интеллигенция. Товароведы универмагов, экспедиторы разного разлива, бухгалтера недоучки. Виновницу торжества вынесли от чего-то в закрытом гробу, но после одумались и все же приоткрыли.

«Наливай, доченька», – прошипела она из шелковых простыней. Я шел рядом с Леной. Она была как-то неопрятна, вид ее заставлял переосмысливать тенденцию моды и цитировать философские трактаты. Словом, архаичный антураж. Такой я ее еще не видел. Да, в общем-то, это можно объяснить. Не каждый день ее шубутная маман совершала гибкие выпады. Я отдаю отчет, что глумлюсь над душою покойной, но она-то каким местом думала, когда пошла на суицид.

После я еще не раз буду вспоминать этот день, сжимая до хруста свои зубы. Что она сделала с нашим тандемом в целом и со своей дочерью в частности. Я часто еще стану анализировать наши отношения с моей Леночкой, но найти выхода, пусть даже гипотетического, наверное, не сумею уже никогда. Быть может, в падении нашего «Рима» львиная доля вины моя, как знать, наверное, более точную справку могут дать в небесной канцелярии, но я пока как-то не спешу туда. Ну, а коли выпадет, непременно загляну в окошечко тамошней регистратуры душ человеческих.

В день погребения у Лены была забавная прическа, вернее не было ни какой вовсе, растоманские хвостики и ветряная челка. Экстрадиция тела с земли грешной не известно куда состоялась без особого пафоса, кагорта творчески-экономического слоя общества лишена эпотажа. Голова вращает в своих утилитарных мозговых магистралях только цифры и знаки математического толка, да и то… в определенном барыжно-сером направлении.

Был, правда, на погребении некий фуцин «Фан-фаныч» (солидный мужчина), вот он и возложил на себя обязанности загробного тамады. Проводил панихиду чинно, спокойно, говорил о покойной много лестного и противоречивого, наверное «пер» мамашу в молодые блядские годы. Так тогда подумал я, но мне не было стыдно за мои крамольные мыслишки.

Свезли несостоявшуюся тещу на участок «номер три» (кладбище), похоронили и лопаты умыли. Я даже набросил ей на ход ноги пару горстей глинозема. Ну, если разобраться, человеком она была неплохим… или была бы.

Ну, а после вся бутафорская чучельная богема объявила войну на широко накрытый поминальный стол. Накидались алкоголя, мама не горюй, грузчики ведут себя на порядок достойнее. После третьей об усопшей не вспомнил никто. Все гужевали на мои деньги и критиковали советский строй. После «скромной литургии» и чревоугодия кафе Зазы напоминало графские развалины. Разложившиеся трупы бычков в рюмках с водкой, млечный путь из дикого симбиоза всех салатов и сочного интеллигентного блевантина. Пара-тройка заморышей под столом напоминали несчастных по наитию уцелевших после кораблекрушения и прошедших через все круги ада. Те, кто видел тему на шаг вперед, а это толстозадые тетки с торгашеским минталитетом спешно набивали прозорливо принесенные с собой пакеты гуманитарной помощью. Они просто спасали продукты от затянувшегося акта вандализма.

Мы с Леной и бабушкой покинули Садом и Гоморру сразу же, предоставляя возможность скорбившим оставаться наедине со своей немереной скорбью. Кто-то умирает, а взамен появляется новый человек, это закономерно. Где-то убыло, значит где-то прибыло. Мы поехали к лене, выпив немного водки, нас неимоверно повлекло друг к другу, не знаю, вроде такой день, а мы… мы стали находу срывать одежду друг с друга и неистово целовались. Потом был секс, наверное, один из лучших в моей жизни…

После смерти матери Лена сильно изменилась, как будто на нее снизошло некое проклятие. Она, некогда желанная, любимая и любящая, стала с космической скоростью отторгаться от меня. Не могу это ничем объяснить, но клянусь, я не мог повернуть ситуацию к лесу задом, а к себе передом.

Говорят, не стучи дважды в закрытую дверь. Я плевать хотел на то, что говорят. Я долбился в эту самую мифическую дверь миллиарды раз, но она не открывала, заперлась. Часто стала говорить мне, что задержится на учебе.

– Так, давай я заеду за тобой позже.

– Не надо, Ванечка, я сама, – вот то, что она говорила мне, холодно и замогильно.

К тому времени я продал свою «семерку» и приобрел «девятку». Это было круто, но она, казалось, не заметила. Раньше она переживала и радовалась вместе со мной, и я думал, так будет вечно. Но однажды ее мама сказала: «Наливая, доченька», и все рухнуло, как Берлинская стена. Я дарил ей цветы, фоловал в рестораны, кино. Но все мимо. Тогда я плотняком наступил на синюю педаль. Никто меня не мог выдернуть со дна стакана. Все вокруг казалось блевантином, а люди «форшмаком» (негодяи). Я с наивным упованием смотрел на немой телефон и ждал, когда она наберет мне, готов был простить ей все, что угодно. Хоть и говорил ей, что измену не потерплю по любому. Знал, лгу сам себе. Я принял бы ее любой, не мог без нее. Мишаня успокаивал меня.

– Диня, ты пойми, время – это самый лучший доктор.

А я ему отвечал, выпивая определенную дозу:

– Миха, не лечи меня.

Найдя «ветошную малину», я упал там надолго. Ел только водку, запивал ею же. Вставал утром, меня колотило, как «серую шейку», заглядывал не в зеркало, а в пустые поллитрушки, и трясущимися ногами дефилировал к ларьку. Мог пить с кем угодно, и всем роптал на свою несчастную любовь.

– А ведь уже… шло дело к свадьбе, коны навел…

После снова просыпался одетый, весь помятый и не бритый с размытой волей и трясущимися руками. Я сознательно вгонял себя в могилу. Там-то я ее достану и посмотрю ей в глаза. «Наливай, доченька». «Он сказал – поехали, и махнул рукой», – скотина, сука! Вот она, непредсказуемость жизненных сюжетов.