Всегдалеко Лиса и кот не виделись три века. Четыре – века? Может, целых пять. Так далеко Иркузы от Сквебека… Упало в реку слово «вдругорядь». Но чудо есть в осеннем ноу-хау, лису похитил спьяну ураган. Коту за честь — поймать идею… Мяу! О чём гудите? Выдайте стакан. И вот, стихи звучат на высокухне, внутри событий, видных всей Земле… Не засекли… И снова время – угли, и съёмный сити — грусть навеселе. Ревнует лис, рычит-ревнует кошка, и в каждой туче что-то – от меча. А гладкий лист лису назвал – «хорошка», хоть кот обучен скомканным речам… Она живёт и слушает сердечко. Ему живётся — слушая БГ, теряя счёт сверчкам-сачкам за печкой… Счёт сам собьётся, чтоб не офигеть. Лиса и кот увидятся нескоро, не очень скоро, скоро, через миг! Всегдалеко желанный взору город… Два светофора — если напрямик. Алковчег С Машей – портвейн «Агатум», с Кирой – коньяк «Стихи», с Мирой – горстями фатум из Фаталист-реки… Пьяный – в мечтищу, Аньку — Ленке плеснул «Прости». Вспомнил чумичку Таньку в баре «Бэжэ Кати». Вспомнил чистюльку Юльку в баре «Кадри Чужэ». Двинул, на кой-то, к югу, собственно – в дым уже. Список такой обширный, что – от нагрева снов — аки в аду, за ширмой. Ширма сгорела вновь. Бабник я, бабы, бабник, псих, алкоголик, хрон… Агнец я, бабы, агнец, мал от меня урон. Сторож я, бабы, дикий тёплых сырых пещер. Тают на коже льдинки, мал от меня ущерб. Все вы сейчас – с мужьями, все вы – всегда со мной. Плохо. Исправлюсь в яме. Ноль я. И – бабий Ной. Каждая баба – чудо… Каждая баба – тварь… Всех я вас помнить буду, всех поселю в букварь в виде прозрачных рыбок и беззаботных птах, ибо – мои вы, ибо — пью, до сих пор, в мечтах с Машей – нектар «Агатум», с Кирой – отвар «Стихи», с Мирой – горстями фатум из Аметист-реки… Полно. В мечтищу. Рыщу. Хрон я. И – бабий Ной. Пишет букварь и притчу мой алковчег волной. Комаравда Елисей собирал по источникам правду, сколько мог – приносил её к дому людей, в доме сразу искали пластиночку в раптор, потому что противно пищал Елисей… Он опять улетал, за спасительной сказкой. Находил же! На дисках. И что из того? Бородатые дети смотрели с опаской, и шептали друг другу, что он – дискобол. Не имея причин для спортивных занятий, заползал Елисей в беспокойные сны, где мычал и ворочался, бредил Замятин — через пару щелей той же самой стены. Их обоих заткнули строительной пеной, их обоих – и много кого по щелям… Так и держится здание снами вселенной, а иначе бы явь получила по щам, а иначе бы – даром что вверены тафту — чёлки встали бы дыбом на судном ветру. Комары собирают в источниках правду, а потом дискобольную мечут икру. На бумаге в туавеке Сыпьте, лейте мамке в рот — порошки, растворы, средства… Раз она и ест, и пьёт — сыпьте, лейте, повсеместно! Мамка… старая Земля — отдала вам всё на свете. Как же. Вы – её семья. Вы – её родные дети! Отдала вам воздух… лён… фрукты, овощи, орехи… каждый божий водоём — чистый-чистый… в дальнем веке. Лес, грибы… на пляж – песок… Всех с ковчега, вместе с Ноем… «В поле каждый колосок» — это мамкино… родное. Вам… Стюдентам. Технарям. Практикантам освоений. Самопроданным за лям генератору пельменей. Убивайте, люди, жизнь, жизнь – кусками в сковородку! А потом смывайте слизь мамке в раковину-глотку. И отстирывайте жир только мифами с рубашек. Это ваш «нормальный мир», мир д (войны) х стандартов ваших. Я от вуза – отступил. Никого не вузбиваю! И горчицею, дебил, тарельчонки отмываю… После фруктов, овощей — можно мыть и без горчицы. Во урод. Сварил бы щей! Человек должон трудиццо! Не, я лучше напылю вам про мыльные орехи… Я трудиццо не люблю — за бумагу в туавеке. Труд когда-то сделал вас из счастливых обезьянок. Парьтесь дальше! Ух-х! Я пас. Парьтесь дальше! Сыто! Пьяно! Сыпьте, лейте мамке в рот — порошки, растворы, средства… Тоже, типа, ест и пьёт. Сыпьте, лейте повсеместно! |
