Пожилая женщина, в валенках и шерстяной фуфайке. Шубу сняла – запарилась. Удобно прилегла головой на туго набитый рюкзак, привалив ноги к огромному мешку. На лице – забота.

Поезд идет, постукивая на стыках и раскачиваясь на узкой колее. Разговор не клеится. Иногда вспыхнет, коснется чего-нибудь вроде новогодних праздников или погоды и снова затихает. Вдруг я задремал. Проснулся, когда кто-то стал дергать меня за рукав:

– К вашей станции подъезжаем, собирайтесь.

Я простился со спутниками и вышел. Здесь, в тесном зале ожидания, пришлось коротать ночь. Утром я добрался автобусом до аэродрома, а потом долго летел над сопками, большими и маленькими, пока они не сменились тайгой. Казалось, она тянулась до конца горизонта и была похожа на волнистое мохнатое одеяло с большой белой заплаткой, на которую мы и стали снижаться. Сделав круг-другой над снежным полем, самолет приземлился и подкатил к маленькому прилепившемуся у кромки тайги деревянному дому.

Я не без волнения спустился на землю, где мне предстояло провести немало времени. Большинство прилетевших остались дожидаться другого самолета, а я вышел на дорогу. Там стояли сани, запряженные гнедой приземистой лошаденкой, с бахромой сосулек на лохматой морде и заиндевелыми ресницами. Возница, казалось, не обратил на меня ни малейшего внимания, сделал только неопределенный жест в сторону саней и, когда я сел, взмахнул кнутом. Через некоторое время он все же деланно-равнодушно, даже не оборачиваясь, поинтересовался:

– Откуда же будете в наши края?

Я понял, что вопрос относится ко мне:

– Из Москвы.

Возница всем корпусом повернулся и оценивающе осмотрел меня:

– Из самой столицы, значит. И куда, ежели, конечно, не секрет?

– Какой же секрет: работать к вам в больницу.

– Это что ж, хирургом аль как терапевт?

– Да нет, санэпидслужба.

– Это что ж за зверь такая?

– Ну, в общем, это, чтобы в поселке чисто было, эпидемий чтобы не было…

– А, значит по уборным, помойкам и заразе прочей разной, – подвел он итог.

– Вроде этого, – согласился я.

Он же, словно приняв мое немногословие за пренебрежение к тому краю, где мне предстояло жить, разговорился не на шутку:

– Места у нас прекрасные, особенно весной и летом. Утки и другой дичи уйма, ондатра, даже медведи – кого здесь только нет. Вы не охотник?

– Нет, и даже не рыбак.

– Жаль, а то у нас кто не рыбачит, так с ружьишком ходит. Красота здесь! – Он сделал широкий жест рукою.

Я огляделся. Дорога петляла среди тайги. Огромные сосны, кедры, лиственницы запорошены снегом. Среди них сплошной, непроходимой стеной вставал подлесок. Зверю здесь, ясное дело, раздолье. Мы свернули на широкую, наезженную машинами дорогу. Теперь частенько нас обгоняли или шли навстречу МАЗы, КрАЗы, самосвалы, трелевочные тракторы.

– Да, места чудесные, и в то же время не глухомань – жизнь, вижу, кипит. Ну, а люди как?

– Люди?.. – задумался возница. – Разные, как и везде. Одни за этой самой романтикой едут. Только из-под мамкиного крыла – и за острыми ощущениями. А жизнь здесь суровая. Трясет частенько. Цунами на побережье бывают, – почти с гордостью сказал он. – А зимой пурга закрутит – так на несколько дней. Дома с крышами заметает – откапываем потом. Почта не поступает, продукты свежие – тоже. «Романтики» как на это посмотрят, так через год их и след простыл.

– Ну не все же такие.

– Почему все, я не сказал, что все. Но есть. А другие так и поют: «А мы едем, а мы едем за деньгами и не надо нам романтики тайги». От них, конечно, пользы больше – вкалывают на совесть. Но среди них крохоборов много, зимой снега не выпросишь. А есть и такие, которые влюбляются в эти места, и их уже отсюда силком не вытащишь, разве только в отпуск. И строят они здесь для себя, и землю берегут для себя. Вот такие люди в основном и живут. А остальные так – транзит.

Возница хлопнул вожжами и прикрикнул на лошадь. Впереди открылась долина, в центре которой грудились покрытые снегом крыши домов. Над ними вертикально поднимались султаны дыма и, достигнув какой-то невидимой черты, все сразу размазывались и исчезали.

Вскоре мы въехали в поселок. Миновав ряды деревянных одно- и двухэтажных домов, остановились возле низкого П-образного строения.

– Райбольница здесь, – сказал мой спутник. – Вот и приехали.

Я слез, распрощался с возницей, и сани, поскрипывая, укатили.

Главный врач принял меня приветливо. Пока он изучал мое направление, я рассматривал своего нового шефа. Высокий, крепко сложенный, лет сорока пяти, с большой круглой головой и пышной шевелюрой. Лицо уверенного в себе человека, усиливают это впечатление темные большие очки. Движения главного плавны и слегка расслабленны. Кабинет обставлен тяжелой, самоуверенной, как и его хозяин, мебелью. На стене карта района, границы которого очерчивают почти ровный полуэллипс, опирающийся на Охотское море.

Посмотрев мои документы, Аркадий Ильич удовлетворенно произнес:

– Ну что ж. как будто вес в порядке, а практика, будем считать, – дело наживное. Надеюсь, сработаемся. Как вы насчет этого дела? – внезапно спросил он, щелкнув себя пальцем по шее.

– Средне, – ответил я.

Очевидно, вид у меня был при этом несколько растерянный, потому что Борисов взглянул недоверчиво:

– Будем надеяться… А то здесь недолго и того, особенно без семьи. Как ваш предшественник. Но я это так, в порядке профилактики.

И Борисов повел меня осматривать больницу и знакомиться с коллегами. Вначале он показал мой кабинет – маленькую комнатенку со столом, двумя стульями и сейфом – и пригласил туда моих непосредственных сотрудников. Пять человек, и все женщины.

Познакомившись с ними, пошли дальше. В предоперационной размывался после операции хирург – парень моих лет.

– Вадим Степанович, – представил его Борисов, – ведущий хирург района. Тоже москвич.

– Фомин, – быстро отрекомендовался он, – очень приятно. Где вы разместились?

Я неопределенно пожал плечами.

– Коллега будет пока жить в семнадцатой, – внес ясность главный.

– Так я забегу вечерком?

– Буду очень рад, – искренне ответил я.

Часа за два я со всеми познакомился и все посмотрел, включая котельную и дровяной склад. Врачебный персонал почти сплошь молодой, вчерашние выпускники московских, ленинградских, новосибирских и других институтов. Одни приехали по распределению, другие – по собственному желанию.

Наконец мы вошли в маленькую комнату, на двери которой значилось «Дежурный врач» и стоял номер «17».

– Свободных квартир сейчас, к сожалению, нет, так что поживите пока здесь, а там досмотрим. Можно, конечно, на частной квартире устроиться, у нас так многие живут, но осмотритесь – решите сами.

Аркадий Ильич, сославшись на дела, распрощался, а я, оставшись один, оглядел свое неуютное владение.

Комнатенка была кукольная, пять шагов в длину и два с половиной в ширину, заставленная вещами, которые здесь казались излишне громоздкими: больничная койка под серым одеялом, вплотную к ней письменный стол, заваленный какими-то бумагами, огромный шкаф, набитый пыльными связками историй болезни, тумбочка со стулом – занимали почти все свободное пространство. Тесновато, конечно, но все же хоть что-то для начала. Пленник жилищных проблем, я надеялся на лучшее будущее.

Первые месяцы работы давались мне трудно. Надо было подробно уяснить для себя обстановку в районе, в деталях изучить, чем занимаются сотрудники; осмыслить, а может быть, переосмыслить характер работы санэпидотдела. Я должен был интересоваться буквально всем: жилыми домами, общежитиями, детскими учреждениями, заводами, столовыми, магазинами, коммунальными предприятиями и самой больницей; заниматься очисткой территорий, выявлять инфекционных больных и не допускать новых заболеваний. Конечно, все это я должен был делать не один, а вместе со своими сотрудниками, и ясно, что далеко не на пустом месте. Но все же новая работа есть новая работа. И на первых порах не все удавалось. Не очень любезно приняла меня Вера Ивановна, эпидемиолог, исполнявшая до того обязанности замглавного. Передавая дела, сухо и официально перечислила, над чем работает сейчас отдел, с размаху положила ключи от сейфа и кабинета на стол и сразу вышла, громко хлопнув дверью. Пришлось ее окликнуть и терпеливо разъяснить, что я не хотел ее обидеть, приехав сюда, что ее знания и опыт будут весьма кстати и что мирное сосуществование – залог плодотворной работы. Она сделала вид, что все поняла и в принципе согласна, и, нервным жестом согнав непрошеную слезинку, значительно тише закрыла за собой дверь. Затем пришли молодые симпатичные дезинфекторы Майя и Кира и попросили меня выяснить, почему им не дают молоко за вредность.