25-я рага [чтение в темноте] Константин Кадаш Светлане, без которой не было бы этой книги © Константин Кадаш, 2015 © Jesse Reno, иллюстрации, 2015 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero [Ч аС Ть i] [plast giraffer på fönsterbrädan raga] Пыльные ритуалы, развешенные по бельевым веревкам, Неразрешимые проблемы взросления, Джа, на кончиках твоих капроновых нитей, Нагие, мы спешили на чердак и выше — Отмерять лунного света грамм на кончиках пальцев, баюкать Укромные пятнышки сердец с изнанки ребер (даже чувствуя эти токи, ты никогда не успевал проснуться прежде рассвета, и, застав очередную революцию, гнетущую внешний мир, заворачивался в кокон непоколебимой веры в человеческие качества обитателей меблированных комнат и лестничных пролётов: но так и не сподобился приручить ни единой бабочки). Значит, эта Игра – не больший блеф, чем прочие игры, осязаемые кожей. И сейчас, как прежде, приманивая звездных дельфинов табачным манком, мы можем Выдумать прочную сеть свободы и Освобождения, увязанных с системой неделимости клеток, когда Не так уж и важны ареалы обитания, разница в расцветке пластиковых птиц На обнаженных ветвях и наличие в сетке вещания Полживого половинчатого недомыслия, по привычке рядящегося в одежды Патриотизма. Наши оттенки позволяют утолять жажду поцелуем на французский манер С обязательным картавым эр и заблудившимися в окончаниях согласными на капитуляцию… Я все еще вижу плацкартные армии, надежно укрытые укромной дрёмой, следы, которые оставляет вой, На коньке крыши флюгер, вращающийся против. Часовой На вышке игрушечного маяка целится в небо из пластмассового свистка И от его меткого выстрела не остается ни следа, ни под утро – света. [чтение в темноте iv] святой ребенок, напевающий колыбельную на языке травы в самом сердце леса, один, единственный, глаза закрыты, слышит, как бьется сердце чащи – чаще, когда отступают все ускользающие родники, и земля дает всходы. нашей чащей часто становились парки и скверы, скверные тощие деревца вдоль автострады, когда сплавлялись зной и рокот в сталь и пластик, автомобиля тело продолжая — движение без цели, отказ от статики и пресыщенья. случайные попутчики, успели разминуться в чехарде слоев пространства, слышим: тихо катятся гласные из глубины сквозь лабиринт корней и камня, дыханья мягкие машины. [чтение в темноте v: рагадада] стань мне статью, безоговорочная, как пьяная птица-страус головоногая от макушки до пяток метр восемьдесят пять двадцать два перышка, схороненные в зобке, пока страхом песок просеянный выносит дворник в ведре жестяном то — деньги на ветер, то – коромыслом радуга, натянутая над пустырём суши бельё и хлеб, учись стрелять по банкам: вырастешь скоро, пойдешь в солдаты, дело говорю, мужайся и в пыль опадай, когда стальными листами ржавые птицы подорожник сеют. наши крохотные видения и мальчишеские дрёмы: дружбы, зарницы, фантики, траченные гильзы, вынесенные со склада, пока бронебойные землеройки подгрызали кирпичные стены бараков // общественной бани на отшибе. частые визиты подозрительного милицанера тем не менее выпадали на будни, когда часовщики спали. карманные часы, как и прежде, спешили на 12 минут. [чтение в темноте vi: рага прекраснодушных]
и цветы милосердия к твоим межевым столбам, кроткий, у которых сам плутал, собирая листву, сгоняя паству, усмиряя похоть, убалтывая гордыню, хлеб преломляя горький. с морщинистыми личиками человечков говорливые попугаи копошились на балконах, в гнездах, баюкая тонкие запястья, пальцев длину, ушибленных о ветер, в час, когда медный снег выдуманный неумолчно пятился к океану… и молочно- белые звезды раяада качались на хлипеньких стеблях, вплетенных в сети, над прибранной землею нависая. [hazel låten] изменения в расписании прибытия поездов, вечное без пяти вопроса и стрелки часов, не поспевающие за временем, все так же лишенным наших скромных чаепитий на краю света, отлучений, пафоса, болезней роста. отступаясь от полотна млечного пути, я не забывал прислушаться к лязгу колес, пересчитывающих железнодорожного полотна рёбра, когда ладонями колючими шарился по пыльным углам и застенкам, искал закатившиеся грошики, забытые ржавые детские страхи, пятнышки неудовлетворенных любовий, молотило солнце потной тушицей, и бетонные бока супермаркетов манили прохладой за которой – выпасы звезд мешали квазары и кварки и черные дыры твоих риторических вопросов о смыслах и точках отсчета. так все и было: тишайшие личины, эго, непутевый дрейф вплоть до растворения в ландшафте, до исчезновенья в точке, и без того едва угадываемой на горизонте. [хаягрива_мантра] улица войны, оккупированная леммингами, распадается на бульвар и проулок у памятника свободы, которой, как известно, не существует без потери пульса, крови, нарушений целостности кожного покрова, разрушения тканей и без того шаткой совести – меленькое я выглядывает в слуховые окошки глазёнок, следит оттенки кожи, многообразие лиц, проплывающие линкоры профилей и вереницы поднебесных китов, раз за разом атакующих бронебойную шхуну- китобоя/богоборца, где каждый умышленный – грешник, перебежчик, еретик, атеист; китайские аисты складывают гирлянды из человеческих черепов и танцуют, на манер кали, распахнув свои клювы солнечно-алые клац-клац-довольствием для утонченных натур:: нарезание тонких полосок ременной кожи с предплечий, покуда ты водружаешь свой крест на парковке, в самых задних рядах – провинция супермаркета, где только ветер перемалывает косточки бродячим собакам и катает перекати-поле экологичных пакетов с оттисками модных брендов: бредом оборачивается попытка сморгнуть с ресницы искажающие реальность капли майянского дождя, настоянного на семени солнца, пущенного в расход/ход ходиков, но если отсюда все еще видна красная косоворотка кремля и циклопическая башня сити – иероглиф несостоявшегося эгоизма рефреном, значит, не все потеряно, значит, мы очень близко к центру, а это – перспективы, потенциальные инвестиции, недвижимость, растущая в цене. о, дхармапала хаягрива, так неси мое тело к колеснице восхода, пока поливочные автомобили подчищают пятна с асфальта наших промасленных душ. |
