Вдруг все черты лица начинают суетливо и призрачно струиться, как будто не живой человек перед вами. В глубине, на дне ярко вылепленного, выразительного лица вдруг просвечивало лицо истинное, нежное, как запах цветов. Но ещё глубже, уже под ним – проступали очертания черепа.

И снова глаза – насмешливо-умоляющие, любезно-отчуждённые. Не жалкие, – а счастливо-отчаянные. Взывающие о помощи – и одновременно зовущие: «За мной – и вознесётесь!»

Нет, я как-то слишком просто о князе рассказала. Без загадки. Словно он был обычный человек.

В его лице всё было слишком. Слишком худой, строгий, как у схимника, лик. Слишком коварные, тяжёлые, как у паралитика, веки. Слишком простодушные губы. Слишком вздёрнутый, легкомысленный, как у Пиноккио, нос.

И это совмещение несоединимого князя не только не портило, а – делало неизмеримо прекрасным. Одухотворяло!

Словно он в своём лице слиял все данности, коих мы на земле взыскуем. Всё, что может украсить человека. Все достоинства человека-совершенство, человека гармоничного, человека во всей полноте существования. Серьёзность – и весёлость, неземную прозорливость – и детскую бесхитростность, умение себя до последней капли крови отдать другим – и стремление и умение всё, до последнего вздоха, взять у тебя, отобрать, отнять. Вынуть.

А вокруг были знаки мистической мудрости, ещё в Древнем Египте и Вавилоне употреблённые жрецами: и пятиконечная звезда, и ступенчатая пирамида – лестница в небо. И мумии и могилы вождей, фараонов, земных воплощений Божества.

Мы ещё только смотрели друг на друга – и не заговорили даже, а уж они, фараоны, вожди и радетели, благословляли и обвенчивали нас, вязали нас в морской неразрывный узел.

Но ещё крепче и горше обвенчивала, сплетала и скрещивала, пронизывала, прожигала, растворяла и перемешивала, превратила в первозданный хаос, в студнеобразную массу, а потом слила воедино, в одну форму, в одно существо – она, звезда Полынь, хрестоматийный предвестник конца света.

Была в Стране Блаженных одна странность. Этого, впрочем, не только не скрывали, но даже все уши прожужжали, расхваливая это как непревзойдённое достоинство – непременный повод для любви. Но то, на что все указывают пальцами, – становится невидимкой.

Страна эта вмещала в себя Всё.

Ну, почти. Все мировые религии и массу локальных. Сто национальностей. Готику. Минареты. Пагоды. Все климатические пояса. Все исторические эпохи. Все полезные ископаемые. Моря. Горы. Пустыни. Тундру. Тайгу. Джунгли.

Модель земного шара.

И была в этом некая магия. Словно кто-то решил собрать в одну реторту все элементы таблицы Менделеева, сплавить их и посмотреть, что получится.

Как будто Вселенский Алхимик пытался соорудить из нас философский камень. Колдовской кристалл. Универсальную формулу совершенства. Абсолютной полноты и гармонии бытия.

Но то была гармония, распылённая по девяти часовым поясам, а потому трудноуловимая.

Поэтому и слепили, немного наскоро, но по тому же принципу – всё в один котёл – Город в Городе, Дворцово-храмово-парковый комплекс внутри Всеобщего воинско-монашеского ордена. Сплетение трудодостиженческого празднества и увеселительно-развлекательного завода.

Слияние сгустка материальности, практической пользы – и торжества Идеи, Разума, неосязаемых вечных ценностей.

Витрина Земного Рая.

Концентрат. Перекрёсток мирозданья. Модель модели вселенной.

Золотые статуи в фонтане: Деметра со снопами и пятнадцатиликое божество Всенациональность, воплощенье Единой Общности Советского Народа. Из античной триумфальной арки выскакивает позолоченный шпиль прибалтийской кирхи, словно нож-выкидуха. Синий флорентийский купол эпохи Возрождения окружён сонмом восточных мавзолеев. Конструктивистские башни увиты мусульманскими арабесками. Серали утыканы коринфскими колоннами. Фахверковые домики обляпаны барочной многотонной лепниной. Внутренние дворики в узорчатых решётках разряжаются стрелой летящими готическими галереями. Православные маковки, поставленные вниз, на асфальт, как напольные вазы, источают журчащие арыки. Гаремные волшебные закутки скрещены с донжонами.

Статуи священных коней и коров при храмах сельского хозяйства. Тотемные животные.

Парный колосс Адама и Евы, рабыни-царицы и раба-царя с новорелигиозным символом в руках. Она по совместительству богиня плодородия. Он по совместительству Гефест и Атлант.

Восточный базар плодов земли, но недоступных людям, как Сириус. Все изделия рук человеческих – от каменных наконечников до ЭВМ. Паланкины, рикши – и космический корабль. Изба-читальня – и стереопанорама. Бумажные уйди-уйди и гигантское колесо обозрения. Или колесо судьбы? Или шестерня часового механизма вселенной?

И при входе – гигантский фаллос останкинского Стоунхенджа: обелиск-обсерватория-храм в честь покорителей космоса.

Но модель модели, отраженье отраженья, – храмовый комплекс сыграл сам с собой злую шутку. Он обратился в испорченный телефончик, в эхо заблужденья, в «слышал звон, да не понял, где он». В уродливую карикатуру на карикатуру. Бездарную копию мазни. В дубликат грубой подделки.

Здесь было, как в кошмарном сне.

Всемирность выродилась в жалобно-нищенское «с миру по нитке». Всевременность – в «о времена, о нравы!» Всеплодность – во всеядность, всеобжорность, всепрожорливость.

Огромные плоды земли были чудовищны, как радиационные мутанты. Рабоче-крестьянские мадонны оказались пещерны, как первобытные идолы в капище каннибалов. Тотемные животные – динозавроподобны. Перепевы архитектурных шедевров, – как следы глобальных катастроф.

Не модель Земного Рая – пародия. Комната смеха.

Но как всё в этой неслучайной стране – и промашка получилась закономерной. Опечаткой-подсказкой. Провалом-шпаргалкой.

И как всё, идущее по кругу, – даром ли здесь было гигантское колесо! – эта посылка возвращалась в себя самоё, замыкалась в свой исток и (враг моего врага – мой друг) – ошибка моей ошибки впечатывалась Истиной. Оговоркой по Фрейду.

Подсказка взывала: оглянитесь! Шпаргалка сигналила: вдумайтесь! Вот же ваше истинное творение. Вы хотели всеохватности, – а получили нелепости. Вы жаждали совместить несовместимое, – и вот вам чудовища. Вы решили всё сплести воедино и привести к одному знаменателю, – и эти монстры пожирают вас.

Этот парк уродов с названием из одних букв, как будто и это тайнопись, шифрограмма; уловка шпионов или трюк засекреченных жрецов. Это ответ на все ваши вопросы. Это предсказанье алкаемого светлого будущего. Вот что вас ждёт – берегитесь!

Но мы сами были этими монстрами, – а кому же дано себя видеть со стороны! Чем громче кричали символы, – тем меньше мы их понимали и слышали.

Но это была подсказка не только всем нам, это было ещё посланье мне лично. Депеша в собственные руки. Попытка всё совместить в одно, слияние мира в одну точку в Мигеле – это вырождение, катастрофа.

И я тоже оказалась глуха и непонятлива. Я тоже не поостереглась.

Целый день мы с Мигелем гуляли в этом парке юрского периода и ближе к ночи перебрались через дыру в заборе в соседний Ботанический сад. Для посетителей его уже закрыли, так что он был безлюден.

Нам приглянулась лужайка. По краям она была обсажена чёрными, как порох, тюльпанами. Чуть сбоку из грубого булыжника был сложен грот, оплетённый корнями. Рядом кувыркалась в ракушку заводи шипящая, юркая по-ящеричьи, пупырчатая от пузырей струйка ручья.

Мы расстелили на траве мою красную косынку, развели огонь и закатили пикник. Ели золотой хлеб и запивали кагором, горько-сладким, чёрно-красным, пасхально-первомайским.

Мы облизывали друг другу испачканные пальцы, мы нашёптывали друг другу смешные детские секреты, мы целовались, как цветы в ветре – мимолётно и искристо.