Кто-то из ребят помоложе просил Анфимыча:

– Ты про фронт, Анфимыч, про войну лучше что-нибудь страви!

Анфимыч задумывался, а потом отвечал:

– Война – это не байки, там людей каждый день убивают!

– Тебя ж не убили – живой!.. И байки ловко плетёшь! – возражал кто-то с подвохом.

– А потому живой, что со смертью дружил! – отшучивался Анфимыч.

– Как это?!.. Как?! – раздавались голоса.

– Просто… Проще пареной репы! – улыбался Анфимыч. – К земле надо чаще прижиматься, как к родной бабе!.. И во время окапываться!.. А время нет – залягай в свежую воронку – точняк пронесёт!.. И не высовывайся, почем зря!.. А я к тому ж росточком мал был – мишень неприметная… Вот и вся премудрость!

– У нас Хозяин, во какой дылда!.. А уцелел и в орденах, говорят, ходит! – вспоминал кто-то начальника колонии.

– Хозяин в разведроте служил – там отношения со смертушкой особые, – со знанием дела пояснял Анфимыч и добавлял на полном серьёзе:

– Хозяин у нас фартовый и мужик, вообще-то, геройский!

Соседи с Анфимычем молчаливо соглашались – в бараке хвалить или ругать Хозяина было не принято. Перед отбоем каждый думал о своём, что было ему ближе, а обсуждать военное прошлое Хозяина и его фартовость никто не хотел.

Однако в промзоне, на новом производственном корпусе, где Анфимыч работал в строительной бригаде, его дружеские отношения с Хозяином использовались в общественно-корыстных целях.

После обеда работать зэкам не хотелось и чтобы продлить послеобеденный перекур с бо́льшим кайфом, бригада почти в полном составе забиралась на крышу новостройки.

Иногда на территории промзоны появлялась крупная и приметная ещё издали фигура начальника колонии в простеньком льняном костюме и кепке. Хозяин по фронтовой привычке шёл, пригнувшись, быстрыми, широкими шагами, будто двигался по простреливаемой местности.

Его сразу кто-нибудь замечал и раздавался тревожный голос:

– Анфимыч, Хозяин на горизонте – отвадь бугая!

Анфимыч вставал до приближения Хозяина, подходил к краю крыши и почти кричал, обращаясь к нему:

– Гражданин начальник!.. Осуждённый Анфимов… Разрешите обратиться?! – и тут же, не дожидаясь никакого разрешения, продолжал кричать вопрошающе-жалобным голосом. – Как там мои дела с посылкой, а?!.. Что-нибудь прояснилось, гражданин начальник?

Хозяин резко оборачивался на голос Анфимыча и, застыв от неожиданности в полусогнутом виде, какое-время соображал, но не найдя подходящих слов, лишь отмахивался своей ручищей от настырного зэка, мол помню, не забыл и сделаю, что обещал.

– Хорошо, гражданин начальник… Хорошо! – бодрым голосом говорил Анфимыч, однако не успокаивался и продолжал орать:

– Скоро срок кончается, а я положенную посылку до сих пор не получил!.. Я, гражданин начальник, её так не дождусь…

– Получишь, Анфимов… получишь! – хрипло отвечал ему Хозяин и, махнув от отчаяния в последний раз рукой, неожиданно устремлялся быстрым шагом в противоположную от новостройки сторону.

На этом эпизодическая роль Анфимыча, как пугало для Хозяина, завершалась и довольные зэки спокойно продолжали большой, послеобеденный перекур с дремотой.

На самом деле посылка Анфимыча уже не волновала. Письма от жены приходили исправно, а это для него было важнее. Ксения писала, что уволилась с текстильного комбината – она и раньше жаловалась, что работать на комбинате ей тяжело – сказывается возраст да сноровка уже не та… И нынче устроилась работать нянечкой в городской дом-малютки и, видимо, как полагал Анфимыч, неспроста. А в последнем её письме это всё и подтвердилось. В дом-малютки, как писала Ксения, она поступила не просто так – она хочет выглядеть среди брошенных малюток такого, к которому её сердце ляжет, а уж потом и забрать его оттуда.

Планы жены озадачили Анфимыча, и он ответил ей, чтобы она не торопилась, а дождалась его возвращения для основательного обсуждения такого дела. До освобождения Анфимычу оставалось совсем немного, и он, уже по привычке, после вечернего туалета надевал чистую футболку, атласные шаровары и, улёгшись на нары у окна, вспоминал прошлое и думал о своей жене.

Анфимыч представлял, как вернётся домой и вечером, после ужина, она наденет свою любимую чёрную шёлковую сорочку с кружевами, и они улягутся на диван. Ксения будет казаться ему самой желанной и восхитительной женщиной… Она начнёт щекотать Анфимычу ухо, нашёптывая горячим голосом сказочные слова, а он станет ласкать её сладкую и ещё упругую грудь.

А история со злополучной посылкой разрешилась для Анфимыча за неделю до его выхода на свободу. Её, как говорят, разбомбили где-то на пересылке почтовые воры, выкрав из неё лишь лакомые для них продукты.

Получив остатки от всего того, что ему отправила Ксения, Анфимыч почти всё раздал по дороге в свой барак. Уже недалеко от КПП, на ступеньках лагерной больнички, он увидел сидящего с задумчивым видом старого грека с грузинской фамилией из инвалидного, как шутили на зоне, мото-костыльного барака.

Старый грек, бывший работник торговой сферы, дотягивал большой срок за хищение социалистической собственности в крупных размерах, и уже давно забытый всеми на воле, ничего по этой причине оттуда не получал… И многие зэки, возвращаясь с КПП, делились со стариком передачами от родных и близких людей.

Сделал это и Анфимыч, оставив ему добрую треть своей разграбленной посылки. Тёмно-карие, маслянистые глаза старика заблестели ещё сильнее и он тихим, почти беззвучным голосом, благодарил Анфимыча. А чтобы окончательно забыть про посылку, Анфимыч пустил её остатки на вечерний чай в своей барачной секции.

Оставшиеся дни тянулись долго, а когда наступил день освобождения, то утром радостный Анфимыч сначала попрощался в секции со своим единственным земляком, потом с ребятами из бригады, затем со знакомыми ему мужиками из соседнего барака и после этого отправился на КПП.

В родной город Анфимыч прибыл на рассвете проходящим поездом, толком не выспавшись. Стойкий туман окутал пустынные улицы, автобусы ещё не ходили, и он, почти никакого не встречая, добрался пешком до своего дома.

Дверь, несмотря на протяжные звонки, никто ему не открывал и Анфимыч забеспокоился… Был субботний день, а Ксения даже в выходные не любила разлёживаться. Тогда он постучал, однако на стук отворилась лишь дверь напротив, откуда, не здороваясь, выглянула, кивнув головой, ещё заспанная соседка.

Она сказала ему, что вчера у Ксении случился сердечный приступ и её на скорой помощи увезли в первую городскую больницу. Умолкнув, она застыла с грустным видом, протянув ему связку ключей. Анфимыч взял их и, не говоря ни слова, вышел из подъезда.

На улице он остановился, задумавшись, а потом неожиданно заторопился и, срезая путь, побежал трусцой в сторону пустыря. За ним располагалась конечная остановка единственного маршрута, по которому ездили редкие автобусы в нужную Анфимычу сторону.

В утреннем тумане он сумел разглядеть стоящий автобус и припустился во весь дух, боясь опоздать на первый рейс. Две бездомные собаки, бродившие по пустырю, остановились, увидев бегущего человека, но вслед за ним не бросились, а только погавкали с ленцой и быстро успокоились.

Где-то в небе резко завыл самолет, кружа над городом от непогоды. Знакомый звук настиг задыхающегося Анфимыча на середине пустыря – у него вдруг сжало в висках, а затем кольнуло и ударило резкой болью в самое сердце… В глазах у него стало темнеть, а он всё ещё нёсся по инерции. И самая ближняя на пустыре яма показалась Анфимычу в эти мгновения дымящейся после разрыва бомбы воронкой, когда-то спасший его от смерти, и он летел ей навстречу, спотыкаясь и падая…

В бараке про Анфимыча забыли бы, наверное, быстро, если не его пустующее место на нарах: новый этап на зону ещё не прибыл, а среди обитателей секции не нашлось желающих с приближением холодов спать у окна. И поэтому вечером, перед отбоем, кто-то, увидев незанятое до сих пор место Анфимыча, вспомнил про него и произнес: