– Ты не веришь в богов, Амкелин, потому что считаешь себя самой умной, – взревел Терах, – ты всегда смеялась над моей верой и над верой моих предков, презирая наши традиции и вековые устои, теперь пришла расплата! Боги разгневались и теперь забирают нашего младшего сына!

– Боги никого не заберут, – невозмутимо ответила Амкелин.

– Наверное, твой неведомый бог, в которого ты веришь, спасет его! – с сарказмом произнес Терах.

– Они не заберут нашего младенца, – продолжала говорить женщина, – потому что ты его не отдашь. Ведь они мертвы. Ничего не слышат и не видят. Одно слово – камень и дерево!

Терах только устало покачал головой. Его злость вдруг неожиданно куда-то улетучилась. Сейчас он почувствовал, как он устал.

– Тем не менее, завтра за ним придут, – произнес он.

– Если ты пожертвуешь собственным сыном ради прихоти этих негодных людей, я прокляну тебя и умру, – прошипела Амкелин, – и проклятие мое не покинет дух твой и после смерти…

До уха Тераха донесся детский плач.

– Абрам плачет, – сказал он, – как ты могла оставить его одного?

В ответ Амкелин только насмешливо усмехнулась:

– Это не Абрам. Рабыня твоя сегодня после полудня родила сына…

Вдруг глаза Тераха сверкнули недобрым блеском. На короткое время он отвернулся от жены и стал о чем-то напряженно думать.

– Нам надо бежать, Терах, – едва сдерживая слезы, произнесла Амкелин, положив ладони на широкие плечи мужа, – Шем давно зовет нас с собою в Ханаан из этого зловонного места. Если ты желаешь, чтобы твой младший сын остался среди живых…

Терах снова повернулся к жене и насмешливо посмотрел на нее. В выражении его лица и глаз женщина не увидела ни капли растерянности или отчаяния. Терах как и прежде казался самоуверенным и гордым, будто его сыну больше ничего не угрожает.

– Куда нас зовет Шем? – с сарказмом спросил он, – в пустыню в окружение полудиких племен? Кто, позволь спросить, защитит этого юродивого старика от кишащих в Ханаане врагов? Уж не он сам возьмется за меч? – Терах рассмеялся, но его смех показался Амкелин несколько неестественным. Она силилась предугадать, что именно задумал ее муж, почему его настроение столь резко изменилось в лучшую сторону. Однако женщина знала, что спрашивать бесполезно – ничего, кроме замысловатых фраз и отговорок она сейчас не добьется. Оставалось дождаться утра и молить Всевышнего, чтобы Терах не совершил очередное безрассудство.

– Я тебе не раз уже говорила, что воля Единого в том, чтобы мы покинули Ур и отправились на запад, – едва слышно сказала Амкелин.

Терах поднял подбородок жены средним и указательным пальцем правой руки и медленно, словно он разговаривал с малым ребенком, произнес:

– Пока я жив в моем доме будет исполнятся воля сенаарских богов, Амкелин. Это ты слышала от меня также не один раз. Чужеземному богу нет места в сердцах и жилищах благородных обитателей Великой Долины.

– Единый – не чужой бог, – возразила Амкелин, хотя хорошо понимала, что смысла в этом споре нет – Терах слишком самоуверен и горд, чтобы прислушаться к чьему-то другому голосу, кроме своего собственного, – Его воля непреклонна и всегда исполняется!

– Ну что ж, пускай докажет мне лично свое могущество, – с ехидной улыбкой произнес Терах и ушел в дом…

Амкелин вздрогнула и проснулась от сильных болей во всем теле. Женщина знала – болезнь вернулась и на этот раз уже не отпустит ее. Все тело болело так, словно его сильно поколотили палками. Голова раскалывалась, мысли, застигнутые врасплох неожиданным пробуждением, в смятении метались в воспаленном от болезни сознании. Хотелось пить, однако не только встать, а даже протянуть руку к кружке у нее не было сил. Она облизнула пересохшие губы и повернула голову в ту сторону, где на охапке прелой соломы спал ее сын. Единственный из трех, кто остался рядом с ней сейчас.

Амкелин чувствовала приближавшуюся к ней смерть, но понимала, что не готова умереть. В ее душе по-прежнему оставалось то, чем она должна была поделиться с сыном. Это надо было сделать как можно быстрее. Прямо сейчас. Возможно, ей отпущено лишь несколько часов. Женщина попыталась позвать Абрама, но язык оказался не в состоянии справиться со словами, поэтому из ее уст вырвался еле слышный стон. Она не надеялась, что Абрам услышит ее, потому что тот обычно спал крепко, и разбудить его было нелегко.

Но Абрам откликнулся сразу. Он не спал, с тревогой прислушиваясь к неровному хриплому дыханию матери. Уже несколько месяцев она лежала без движения, пораженная сильным неведомым недугом, с которым не мог совладать ни один местный знахарь. Второй день подряд они сидели на заплесневелых от давности лепешках и воде, которую Абрам каждое утро носил из пересыхающего колодца. Так было, потому что полгода назад отец в очередной раз разорился на одной из своих нечистых сделок, потеряв дом и даже самое необходимое имущество. Во всем он почему-то обвинял Амкелин, хотя та неоднократно со слезами предупреждала его об опасности. Теперь же, Терах неделями не появлялся дома, не работал, занимаясь, в основном разбоем или попрошайничеством. Когда мать Абрама была здорова, она подрабатывала прачкой в доме одного знатного вельможи, поэтому хлеб и вино всегда водились в доме. Но теперь, когда она заболела, голод стал частым гостем в их убогой халупе. Тех жалких грошей, которые он, подросток, зарабатывал, тягая тюки с товарами на пристани, едва хватает, чтобы прокормиться. Абрам стал хуже спать, с ужасом представляя себе будущее, умоляя всех известных ему богов, чтобы они смилостивились над его семьей и послали благополучие. Абрам не был уверен, слышат ли его просьбы те, к кому он обращается, но с каждым днем его молитвы были все горячее и пламенней. Он каждый раз обещал богам щедрые подарки, если те помогут его семье, думая, что это должно сделать их более сговорчивыми. Но боги медлили. Абрам не знал почему. То ли он мало обещал им в благодарность, то ли боги все это время были заняты другими, более важными, чем у него делами, и им было не до его ничтожных просьб, но ничего не происходило. Отец считал, что если бы мать перестала изображать из себя больную, то могла бы вполне пристойно обеспечить себя и собственного сына, а он, Терах не станет унижаться до того, чтобы от зари до зари батрачить на привередливых и жадных толстосумов. Когда-то боги снова должны вспомнить о нем и снова вернуть к нему благорасположение правителя и жрецов.

Но матери становилось с каждым днем хуже и хуже, и в душу Абраму закрадывался липкий и ледяной страх. Каждую ночь он с волнением прислушивался, – дышит ли она? Страх ее смерти, граничащий с ужасом, не давал сна усталому сознанию юноши.

Абрам услышал хрип матери и тут же вскочил на ноги. Прочтя по губам о мучавшей ее жажде, мальчик бросился к кадке с водой. Когда Амкелин, наконец, напилась, то почувствовала, что может говорить:

– Сын мой! – еле слышным голосом позвала она.

– Я здесь, мама, – отозвался Абрам, присаживаясь на постели матери и с состраданием смотря на нее.

– Отец не приходил, когда я спала? – спросила она.

Абрам отрицательно покачал головой:

– Его не было со вчерашнего утра, – ответил он, тяжело вздохнув, – соседка говорит, что видела его пьяным на окраине города возле леса. Он был похож на животное…

– Я тебе должна кое-что рассказать. Это очень важно, – прервала сына Амкелин.

– Я слушаю, мама, – тихо произнес мальчик.

– Ты должен это узнать до того, как я умру, а мне, поверь, сынок, осталось не так уж и много. До того, как ты родился, твой отец был влиятельным вельможей в Уре. У него была жена, которая родила ему Арана и Нахора. Он всегда ее любил больше, чем меня, – Амкелин горько усмехнулась. Ее затуманенный болезнью взор был обращен в прошлое, – что для него молоденькая девчушка, какой я тогда была? Средство для утоления похоти, и ничего больше. То, что я забеременела тобой, для него было неприятной неожиданностью. Только собственная репутация заставили его взять меня в жены. Но самое страшное произошло через три года после твоего рождения…