Вершиной этой моей еврейской культурнической деятельности был вечер еврейской поэзии, который мне удалось организовать в Доме Писателей Украины. На этот период в Союзе и по большей части именно в Украине еще были еврейские поэты, пишущие на идиш, причем идиш для них был родным языком, усвоенном с детства. Часть из них вроде Ривы Балясной были сверстниками моих родителей, детство которых прошло в дореволюционном еврейском местечке, и поэтому их поэзия, чувства выраженные в ней (в собственно еврейской тематике) были, так сказать, аутентичны, естественны. Но были и так называемые молодые поэты. В то время в Союзе поэты числились молодыми почему-то до 50 не то 55 лет, Почему так – тайна советской бюрократической мысли. Причем это была официальная градация, дававшая этой категории какие-то дополнительные права, скажем при публикации. Не знаю, в какой степени эти молодые – Могилевич, Талалаевский – были сильно укоренены в свой народ, но и у них, как и у старших были хорошие стихи, которые я со своим знанием идиш уже вполне мог оценить.
Главная проблема была уговорить их участвовать в этом предприятии. Я не мог обращаться к властям с просьбой разрешить этот вечер (да еще в Доме Писателей), не имея предварительного согласия самих поэтов участвовать в нем, а поэты, не зная, как на это отреагирует власть, боялись давать такое согласие. Представители старшего поколения почти все оттянули свою десятку в лагерях при Сталине за «еврейский буржуазный национализм» и теперь боялись своей тени. Тем более, что со времени 30-тых гг. подобных вечеров не было, и именно за подобную деятельность им и навесили буржуазный национализм» во времена их молодости.
Молодые поэты хоть не сидели, но не испытывали ни малейшего желания рисковать отведать этого счастья.
Решающую роль в успехе уговаривания их сыграли две мои помощницы – очаровательные, молодые, интеллигентные, остроумные девушки. Если уговаривать приходил я сам или в сопровождении мужчин, дело было обречено на провал, сколько бы мы не пели про то, что времена изменились, и про «национальное по форме и социалистическое по содержанию». Уж они то были куда как более, чем мы сейчас, «социалистическими по содержанию», когда сели. Нас выпроваживали как фанатиков – отморозков, которые и себя не жалеют и которые во имя своих бредовых идей готовы подставить и других. Но когда рядом были две смеющиеся, брызжущие радостью жизни молодые женщины, тень опасности растворялась. Какой может быть риск, когда в деле участвуют такие красотки и умницы?
Надо сказать, что времена действительно изменились и о массовых репрессиях уже не могло быть речи, но до полного вегетарианства властей было еще далеко. Оглядываясь назад, я чувствую, что в отношении поэтов совесть моя чиста – по крайней мере, посадка за участие в этом вечере им не грозила. Другое дело я и мои товарищи. Как раз незадолго до этого вечера умер от повторного инфаркта, случившегося через три месяца после первого, мой друг и соратник по делу, к тому же начавший эту еврейскую деятельность гораздо раньше меня, Алик Роговой. Ему было всего 31 год, и до первого инфаркта у него никаких проблем с сердцем не было. Врачиха, делавшая вскрытие, сказала мне по секрету, что обнаружила в сердце странные образования. Я не сомневаюсь, что это было дело рук ГБ.
И, тем не менее, вечер разрешили. Надо отдать тут должное украинским писателям, членам Союза Писателей, которые дружно поддержали эту идею. Ну и, конечно, бесконечному повторению нами мантры «национальное по форме и социалистическое по содержанию». Но, в конечном счете, эта мантра и сгубила дело. Вечер состоялся, но не только не стал вершиной моей еврейской культурнической деятельности, но стал концом ее. Ничего из своих действительно хороших стихов, даже не обязательно посвященных своему народу, но хотя бы просто лирики, ни один из поэтов, ни старых, ни молодых, не отважился прочесть. Все они читали только «спасибо партии» на идише. Это привело меня к разочарованию в самой возможности возрождения живой еврейской культуры в Союзе и, вообще, в галуте. Я понял, что надо одно из двух: или добровольно окончательно ассимилироваться или ехать в Израиль. И я выбрал последнее.
К этому времени (это был уже 1973 г.) первая группа сионистов, состоящая из 4-х человек во главе с зачинателем борьбы за выезд в Израиль в Украине Амиком (Эмануэлем) Диамантом уже прорвалась и выехала. Амик, также как и я, долго боролся за развитие еврейской культуры в Союзе, но начал он это намного раньше, т. к. в отличие от меня, совершенно ассимилированного с детства, происходил из семьи еврейской интеллигенции (его дядя Арон Кипнис был известный идишистский писатель). Соответственно, он раньше меня разочаровался в возможности возрождения еврейской культуры в Союзе и к тому времени, как я только начал эту деятельность, он уже создал группу из 8 человек, с которой добивался права на выезд. Уезжая, он все свои еврейские культурнические архивы оставил мне.
Борьба группы Амика против КГБ – это блестящая страница истории и, если сам Амик не опишет ее, то, может быть, когда-нибудь я напишу то, что мне известно о ней. Но здесь я пишу другую историю. Скажу только, что вся честь и слава принадлежит первым и я снимаю шапку перед Амиком Диамантом. Все последующие, включая меня, уже знали, что хотя бы в принципе, есть шанс прорваться и еще не факт, что как во время Сталина, как только ты объявишь о своем намерении ехать в Израиль, тебя тут же поставят к стенке в подвале КГБ. Амик и его группа, подавая заявление на выезд, должны были не просто считаться с такой возможностью, они должны были принимать это практически за неизбежность и лишь, как на чудо, надеяться на успех. Конечно, позади было и разоблачение культа личности Сталина, и хрущевская оттепель, но намерение покинуть СССР да еще, чтобы уехать в капстрану, по-прежнему рассматривалось как измена Родине, а таковая считалась самым страшным преступлением.
Всё же надо сказать, что и когда я подавал заявление на выезд, предприятие это было не столь безопасным, как это стало после развала Союза. Да, без суда и следствия уже не только не расстреливали в подвале, но и в тюрьму не сажали, но по суду наших сажали. Ну не на 25 или 10 лет, как при Сталине, самый распространенный срок был 3 года, хотя Щаранскому дали 9, что говорит о том, что не было гарантировано и ограничение 3-я годами. Из тех, кто прорывались вместе со мной, по 3 года отмучились Владимир Кислик, Марк Луцкер, Александр Фельдман, Ким Фридман и др. Меня пришли брать с ордером на арест в день, когда я пересек границу Союза в направлении Израиля, и по ошибке взяли хозяина квартиры, у которого я снимал комнату. Естественно, разобравшись, его выпустили.
Кстати, суд и следствие, которые, как я сказал, теперь были, были лишь проформой, спектаклем. Например, Фельдмана судили «открытым судом» на территории закрытого п/я, на которую никого, там не работающего, не пустили, даже его родителей, а граждан, «свободно пришедших на суд», там изображали комсомольцы и активисты предприятия по разнарядке. Даже о том, где будет суд, ни мы, ни родственники не могли узнать до последней минуты и узнали это не от властей, а от Виктора Некрасова, который по каким-то своим каналам это разнюхал и сообщил нам. И хоть мы немедленно примчались к воротам завода, нас никого туда не пустили.
Дела тоже «шились» хоть не так грубо как во времена сталинских «троек» и «ОСО», но от этого было не легче: кому «шили», тот садился. Судили, кстати, не за намерение выехать в Израиль (приходилось считаться с давлением Запада, требовавшего соблюдения прав человека, и грозившего прекращением поставок передовых технологий, если Союз будет нарушать эти права), а за вымышленные уголовные преступления, сконструированные и разыгранные примерно по таким же сценариям, как в передаче про суд в программе украинского телевидения «1+1». Скажем, если человек работал на заводе, его обвиняли в том, что он украл отвертку, находили какого-нибудь алкаша, над которым висело увольнение за пьянство, и уговаривали его стать «свидетелем», причем обещали за согласие сыграть роль не увольнять. Фельдману сделали «хулиганство» по такому сценарию: идущая ему навстречу «артистка» с тортом в руках специально зацепила его этим тортом, выронила его и завопила «хулиган!» И тут же «двое в штатском» заломили Фельдману руки и поволокли в милицию. Они же выступили в суде «свидетелями». Ну, и т. п.
