– Как уставился? – не понял я.

– И эти намеки твои!.. – возмущался он. – «Бедняга Ком»! «Обогнали»! «Нельзя позавидовать»!.. Я и без твоих намеков знаю, что мне делать! Я своих решений не меняю! Не беспокойся, ты не зря приехал!

– Я ни на что не намекал…

– А-а… – с досадой отмахнулся от меня Сэшеа. – Жди тут. Я скоро… Вот в банке кофе. Приведи себя по крайней мере в чувство, если уж пришел помогать. Хорошего же мнения ты был бы обо мне, если бы попросил меня помочь в таком деле, а я бы нажрался, как ты!

– У меня с собой еще есть… – снова не понял я.

Сэшеа самолично бухнул мне в чашку сразу несколько ложек растворимого кофе, залил кипятком и размешал.

– Давай, приди в себя! – приказал он и вышел.

Я проглотил горький, перенасыщенный раствор с густой коричневой пенкой по краям и только тогда сообразил, что если бы я, дурак, не приперся сейчас, то, может, не спровоцировал этого психа уходить от жены. Еще я сообразил, что, вероятней всего, он еще ни о чем с ней даже не говорил. Я кинулся в коридор, чтобы уйти до того, как он с ней объяснится, но Сэшеа уже выходил от жены и задержал меня. Бледная и покорная, жена выглядывала из-за его спины.

– Да, я все понимаю, – говорила она. – Настоящий мужчина не может мириться с ограниченностью жизни…

Лена преподавала английский язык в школе, и я помнил, как Сэшеа, помешанный, как и все мы тогда, на всем западном (впрочем, нет – он был помешан особенно яро!), буквально возликовал, когда познакомился с ней. Он немедленно вдохновился идеей, что, женившись на Лене, значительно приблизится к столь желанной английской культуре, освоит язык и прочее… Так или иначе, это было первейшее обстоятельство, определившее его выбор… Мне самому Лена казалась вполне симпатичной женщиной – домашней и уютной, – с которой можно нормально, спокойно жить… Но ведь у Сэшеа в голове всё в перевернутом виде!..

Сэшеа вышел ловить такси, а мне поручил спустить вниз колонки и магнитофон. Лена тем временем заботливо сложила в чемодан нижнее белье моего мятущегося друга.

– Честное слово, – смущенно начал я, – я тут ни при чем…

– Я его понимаю, – повторила она.

Погрузив в такси чемодан с бельем, магнитофон, колонки, гитару, коробку с записями, а также коробку с коллекцией рекламных проспектов, мы отправились к родителям Сэшеа.

С некоторым любопытством (все-таки не каждый день мы разводимся!) я наблюдал за состоянием моего друга. Первые несколько минут он еще делал озабоченное лицо, но потом бодро хлопнул меня по плечу:

– Все, старик, холостой мужчина! Завидуй!

– А как у тебя с Оленькой? – интересовался он, немного погодя. – Был все-таки у нее?

– Был, – ответил я. – Кстати, должен сказать, она усвоила из подброшенной тобой литературы самое ценное.

– А, мои «Веселые картинки»! – смутился он. – Она сама выпросила… И что же она усвоила?

– То, что мужчины любят больше всего.

– Очень рад, – кисло улыбнулся он. – Поздравляю…

– Спасибо.

– Слушай, – невинным тоном спросил Сэшеа без всякого перехода, – как ты думаешь, а ваша Жанка – девушка?

– Что?!

Намеренно или нет, но он неожиданно и чувствительнейшим образом задел меня. И удивительным было то, что я и сам не понимал, почему этот тривиально-циничный вопрос так мне неприятен. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить на лице нейтральное выражение.

– Это – немаловажная деталь, – деловито пояснил Сэшеа, – если я собираюсь Жалкой заняться со всей серьезностью… Теперь, я чувствую, я созрел для этого. Я даже чувствую, что именно в Жанке моя судьба. Я в этом уверен… А может быть, – спохватился он, – ты против этого? Я ведь не хотел бы без твоего согласия…

– Причем тут мое согласие? – буркнул я.

– Ну как же!.. Я должен с тобой посоветоваться. Сейчас мы друзья, а можем сделаться родственниками! Неплохо, а? Как по-твоему?

– Отстань от меня со своим бредом!

– Для тебя это бред, а для меня совсем наоборот. Я хочу счастья. Если ты мой друг, то ты тоже должен хотеть для меня счастья.

– Ей-богу, ты меня сегодня уже утомил своей болтовней!

– Нет, ты не уходи от ответа. Ты знаешь, как я ценю нашу дружбу и твое мнение! Ты мне прямо скажи: сам-то ты чего хочешь?

Чего я хотел? Я и сам этого не знал.

– Еще слово, – предупредил я, – и я наблюю тебе на грудь!

Водитель такси опасливо оглянулся на нас.

– Он шутит, – успокоил водителя Сэшеа. – Он никогда себе такого не позволит. И потом – мы уже приехали.

Родители Сэшеа недоуменно наблюдали, как мы вносим вещи в его комнату, как он устраивает по местам магнитофон и колонки.

– В чем дело, Саша? – обеспокоено спросила у него мать.

Сэшеа сосредоточенно распутывал шнуры и молчал. Я сел в уголок на тахту.

– В чем дело, Александр?

– Господи! – воскликнул Сэшеа. – Я знал, что без вопросов не обойдется! Всем все нужно объяснять! Теперь ведь и в уборную нельзя сходить без объяснений!

– Ты поссорился с Леной?

– Какая разница? Поссорился – не поссорился… Поживу пока у вас, а почему – объясню как-нибудь потом. Это еще моя комната или уже не моя? Я домой пришел или не домой? Может быть, мне на вокзал идти ночевать?

– Зачем на вокзал? – ужаснулась мать.

– Тогда всё! Аудиенция окончена! – Сэшеа вытеснил мать из комнаты и закрыл дверь.

Он взял в руки гитару и сел рядом со мной на тахту.

– Вот видишь, – уязвлено сказал он, – на человека давят со всех сторон. Шагу нельзя сделать вперед, чтобы тебя тут же не потащили назад! Одно и то же всю жизнь. Тебя опутывают, опутывают, как паутиной, с самого детства тысячами связей, ты постоянно кому-то что-то должен. То боишься обидеть родителей, близких, и поэтому делаешь так, как они хотят. То впрягаешься в учебу и непременно уж должен тащить эту лямку до конца. То боишься восстановить против себя начальство… Чем дальше, тем хуже! Ты никогда не распоряжаешься собой, и как бы даже не вправе! Что – удивительно… И есть только один выход. Это нужно понять. Нужно собрать волю в кулак, и рвать, рвать! – Тут Сэшеа быстро переменил на гитаре несколько аккордов. – Давай, как в старые добрые времена, споем что-нибудь родное! – предложил он мне.

– Погоди. – Я достал из пакета начатую бутылку и, вытащив пробку, протянул Сэшеа.

– А, черт с тобой! Может быть, действительно надраться? У меня сейчас такое чувство, как будто мы с тобой перенеслись в пору ранней юности, помнишь?.. Странно, но мы и тогда не чувствовали себя свободными. И все-таки все было как-то по-другому. Были перспективы. Ты помнишь, мы даже стихи писали, пробовали сочинять музыку!

– Занимались всякой ерундой, – согласился я.

– А если не ерундой?! – возразил Сэшеа. – Я, например, чувствовал, что во мне что-то такое есть! Печать гения, может быть, на мне была… А теперь я только могу сказать про себя: несостоявшийся поэт и музыкант! Инженер фигов! – Он начал играть на гитаре и напевать.

– Мне кажется, нам не уйти далеко, – душевно пел он, – похоже, что мы взаперти. У каждого есть свой город и дом, и мы пойманы в этой сети… Боря Гребенщиков! – с нежностью и значением непременно пояснил он. – Мой поэтический брат!

Я ему подпел, и, разойдясь, мы некоторое время самозабвенно горланили.

– Да, раньше музыка воспринималась как-то по-особенному! – сказал я. – Теперь не то.

Мы по очереди пили из бутылки.

– Я чувствую, что еще могу возродиться, – сказал Сэшеа. – Вот спели – и какой-то свет. Такое свежее, ясное ощущение юности. Это кое-что значит! Главное, чтобы не притупилась способность ощущать! Мы должны беречь свои ощущения! Тогда никто не сможет заставить нас быть уродами!

– Будем беречь!

– Нужно только почаще вспоминать то время. Ведь нам есть что вспомнить!.. Ну-ка, напрягись, что тебе сейчас припоминается?

– Сейчас… Ну хотя бы… Маринка. Помнишь такую, на скамейке в парке, а потом – диспансер?..