– Ну-ну! – прикрикнул я на нее. – Только без глупостей!

– Как хочешь, – засмеялась она.

– Лора у вас? – поинтересовался я.

– Нет, – бойко затараторила Жанка, – днем она собиралась взять у отца машину, чтобы ехать за продуктами к этому… к Валерию. Но потом, кажется, передумала…

– Да, – пробормотал я, – знаю… На самом деле я ничего не знал.

Об этом новом Лорином знакомом – Валерии я часто слышал последнее время в Сокольниках, там заочно уже начали считать его другом семьи. С некоторых пор Валерий снабжал нас различными дефицитными продуктами. Такое теплое отношение объяснялось, как рассказывала Лора, своеобразными обстоятельствами их знакомства. Она подсадила его к себе в машину, когда он, выпивший и наскандаливший в каком-то кабаке, был бит и преследуем. Словом, выручила. Теперь Валерий не хотел выглядеть неблагодарным и оказался чрезвычайно полезным знакомым…

– Что будем делать? – спросил я Оленьку, положив трубку.

– То, что ты хочешь!

– Я могу такого захотеть…

– А я знаю, что мужчины любят больше всего!

– Давай сначала еще вина выпьем, – предложил я, стараясь не смотреть на ее счастливое лицо. – Нам не помешают? – Я имел в виду ее родителей.

Оленька подошла к магнитофону и поставила кассету.

– Пока играет музыка, они ни за что не войдут! – успокоила она меня. – У нас на этот счет строжайшая договоренность. Я тоже имею право на личную жизнь! Я взрослый человек! Пока играет музыка, они ни за что не войдут!

Мы выпили, и я тут же налил еще.

– Чтобы не было лишних мыслей, – пояснил я.

– Я знаю, – поспешно согласилась Оленька.

Через пять минут она была совершенно пьяна и смеялась чистым, детским смехом. Глядя на нее, я тоже рассмеялся.

– Как жалко, что ты женат! – воскликнула она.

– Я иногда тоже так думаю, – признался я. – Мы с женой не понимаем друг друга.

Это звучало весьма приблизительно, но она очень обрадовалась.

– Поверь мне, я это постоянно чувствовала!.. Она тебя не устраивает? Да?

– Может быть, я ее не устраиваю… – Ты?!

– Почему нет? Мало ли найдется причин. Например, мое раннее облысение. Обидно оплешиветь в двадцать пять лет. Знаешь, чем только я не натирал голову, какой только дрянью не пробовал, ничего не помогает! Не хотят расти, и все тут!.. А ей, я полагаю, не по душе плешивые…

– Да разве это плешивость?! – воскликнула Оленька. – Это же ум, ум! Это просто умный лоб!.. О, милый, милый! – забормотала она, падая передо мной на колени. – Я хочу быть тебе интересной! – Она наклонилась ко мне.

Пока она делала то, что «мужчины любят больше всего», я смотрел на свои джинсы. Их подарил мне Игорь Евгеньевич, поносив совсем немного, – они только чуть-чуть потерлись на швах, а тесть, оказалось, не признавал потертостей; они были слегка велики, но зато зимой под них можно было надевать кальсоны…

Оленька без сил откинулась назад, на ковер, потом попыталась подняться, но не смогла, только лепетала что-то об искусстве любви. Она была очень пьяна. Я поднял ее и усадил на кровать. Она требовала, чтобы мы еще выпили. Она расколотила бокал, я собрал осколки и не заметил, как порезал палец. Потом я увидел кровь и стал перевязывать палец носовым платком. Оленька бормотала что-то о позах и одновременно о том, как она несчастна. Я с удивлением увидел, что она плачет, и принялся ее успокаивать. Не нужно было ей столько пить.

Пока она не отключилась окончательно, я помог ей раздеться и заботливо уложил в постель. В этот момент я услышал, что стучат в дверь, и увидел, что дверь начала медленно отворяться. Сообразив, в чем дело, я успел вскочить и переставить на магнитофоне закончившуюся кассету. Музыка заиграла вновь, и дверь тут же захлопнулась.

Потом я поспешно одевался в коридоре. Оленькины родители так же осторожно высовывались и смотрели. По возможности трезвым голосом я сказал «До свидания» – и вышел. Музыка все играла.

Я ехал к Сэшеа. Я вез пакет с оставшимися двумя бутылками. Народу в метро было полным-полно. Затертый в конец вагона, я некоторое время бессмысленно глазел на свое отражение в темном стекле, но потом вздрогнул и посмотрел через торцевое окно в соседний вагон.

В соседнем вагоне ехал Ком. Наши взгляды встретились, но его темно-карие, почти черные глаза смотрели совершенно безразлично – так, словно он меня не узнал. Я разозлился и показал ему язык, но он, идол, даже не изменил выражения лица, даже не моргнул… Зато какая-то бабка, стоявшая рядом с ним и решившая, что мой высунутый язык относится к ней, прямо-таки вскипела.

Смутившись, я отвернулся, а когда снова заглянул в соседний вагон, го увидел, что Ком исчез, и только бабка, здорово разъярившись, что-то вопила, даже носик покраснел, и указывала на меня другим пассажирам. Мне самому пришлось скрываться… Что касается Кома, то я не знал, что и думал, о его выходках.

Я приехал к Сэшеа, чтобы – как и обещал – помочь с переездом, но сразу понял, что меня здесь совсем не ждали и никаким переездом не пахло. Хозяева собирались ужинать. Мирно-дружно. Лена, перемешивающая на сковороде жаркое, приветливо мне улыбнулась. Сэшеа встретил меня одетый по-домашнему – в заношенных тренировочных брючках и майке. По телевизору транслировали Кубок СССР по футболу. Никаких признаков раздела имущества…

«Успели помириться», – подумал я с облегчением и крепко пожал Сэшеа руку, сразу позабыв обо всем, что он натрепал мне на работе. Его улыбка, правда, показалась мне какой-то настороженной, но я не стал задумываться над этим. Меня пригласили отужинать.

– Да! – воскликнул я, спохватившись. – Ты знаешь, кого я сегодня встретил? Я встретил Кома! Ты помнишь его?

– Что же мне его не помнить, – рассеянно сказал Сэшеа. – Еще ходили слухи, что он пошел служить в Афганистан.

– Верно!

– Такой оказался со странностями человек…

– Еще с какими странностями! – согласился я и рассказал, как Ком от меня бегал. – Не понимаю, в чем тут дело?!

– Это можно объяснить, – вмешалась Лена. – Просто ваш товарищ стесняется вас. Стесняется с вами встречаться, потому что так глупо потрать эти годы.

– Очень может быть, – кивнул я. – Он ведь все это время ни как не давал о себе знать, не писал, не звонил… Бедняга, ему действительно нельзя позавидовать. Все наши окончили институт, работают, переженились… А ему теперь все начинать сначала!.. Когда он ушел? В семьдесят восьмом… Да, мы обогнали его больше, чем на три года.

– Да, – с неожиданной желчью отозвался Сэшеа, – «обогнали»!..

– А разве нет? – удивился я.

Воспоминание об институтских временах настроило меня на лирическую волну.

– Между прочим, я отлично помню последний день, когда я видел Кома, – сказал я. – Это было в зимнюю сессию. Помню, я сидел в пустой аудитории, ждал преподавателя (был такой Михал Михалыч Собакин!), чтобы в седьмой или восьмой раз попытаться сдать зачет. День зимний, солнечный, в аудитории тихо, настроение гнусное, и вдруг в дверях в стойке на руках появляется Ком! На руках же проходит через всю аудиторию, а потом еще и сальто-мортале делает! Он, оказывается, тоже этот зачет не сдал. Часа два мы этого нашего Собакина ждали, и все это время Ком демонстрировал мне различные гимнастические штуки… Потом пришел Собакин, некоторое время наблюдал за Комом и, поставив нам по трояку, удалился… А на следующий день Ком почему-то забрал документы…

– А почему его прозвали Ком? – спросила Лена.

– А как же его еще было называть? – удивился я. – С первого курса он был у нас в группе ком-соргом; потом в стройотрядах – сначала ком-миссаром отряда, потом ком-андиром… Стало быть, кругом – Ком.

После ужина Лена ушла укладывать Бэбика, а мы с Сэшеа остались на кухне.

– Ну что ты на меня уставился?! – вдруг набросился на меня Сэшеа.