На рассвете На рассвете, безмолвном и томном, когда сил нет сливаться со сном, грешный мир безнадёжно-картонный предстаёт грязно-серым пятном. И реальность загубленным древом тяготит, не давая вздремнуть, а хотелось, чтоб утро запело и звездой озарило бы путь. Но теснится под ложечкой нечто, не дающее телу уснуть, словно вечная грешная вечность изнутри рвёт уставшую грудь. Луч В стыдливости одетый краску скользил с небес полночный луч, надев на лик страданий маску с названьем сокровенным – грусть. Луч серебром окрасил землю, забился в тень, закрыв глаза, в холодной пышной колыбели забыл совсем про небеса. Во сне сопит, под щеку руку, картины вьются в голове, быть может, видит в поле вьюгу, а может, муравьёв в траве. Сопит младенцем и не знает — Рассвет давно лишился сна, Давно уж надевает платье, Давно бледнеет и луна. Второй шаг. Чувственное Одиночество Одиночество Одиночество меря шагами, спотыкаясь отсутствием слов, что-то нежное, впрочем, слагаю, чтобы, может, поведать потом. Жажду бега в ускоренном темпе, погружаясь в нирвану разлук, Разрываю я кокон безверья оплетением страждущих рук. Уповаю и верю в спасенье, от надежды забыться б, от бед, но напугана бешеной трелью, разрывается сердце в ответ… Женское одиночество К чужим не имела постелям пристрастья, но жизнь в одиночестве грустью полна, и вот расточаю и смех, и объятья, чтоб ночью не думать: « я снова одна». Чужим поцелуям подставлены губы, без страсти вливаюсь в чужие уста, сегодня послушной я буду… и глупой. …И снова ушедшая ночь не пуста. Чужое «прости» в опустевшей постели, под утро исчезнет опять в никуда, исчезнет и запах пьянящего хмеля и щёку пометит немая слеза… А годы проходят, они не чужие, душа улетает туда, в небеса, и радость, и счастье становятся злыми, душа улетает вслед горьким слезам… Мужское одиночество Мужское одиночество Я, наверно, смертельно устал Грузу лет подставлять свои плечи, Видеть злобный судьбины оскал, Что собою мне сердце калечит, Я устал от сомнений в душе, От неверия в близость надежды, От того, что теряю уже В океане мечтаний мятежных. Я устал разрываться навзрыд, Замыкаться в себе, как улитка, И испытывать бешеный стыд, Что висит надо мною, как пытка. Я, наверно, хочу умереть, Тяжело быть по жизни ведь лишним, Лучше сразу прервать круговерть Этой в горечи правильной жизни. Гладиатор Ревут трибуны, рвут мне вены, на грани жизнь, на волоске, усталость больно сводит члены и меч дрожит давно в руке. Отброшен щит теперь ненужный, струится кровь по животу, толпа к паденью равнодушна, победа ей лишь по нутру. Кружусь, потом стою на месте, ногам споткнуться бы пора, одна распорота до кости. вторая пикой сражена. Но я упорно лезу в драку, пока теплится жизнь во мне, уж лучше бросится в атаку, чем извиваться на песке. Пусть кровь струёй бежит за мною второю тенью, но я жив и не стою к врагам спиною, издав прощальный в беге крик. Вот я устал, и сил нет боле, последний мой остался взмах, и меч летит послушный воле, и смерть моя горит в глазах. Кровь на песке Арена, круг песчаный, тореро, шпага, смерть, струится кровь фонтаном, рукав помечен в медь. Игра теней и света, горячечный азарт, смерть, словно эстафета, и замер крик в глазах. Рога острее пики идут на абордаж и надо стать великим, вот в этот миг, сейчас. В испуге столбенеет трибунная толпа — минута откровенья но смерть порой слепа. Карающей громадой мчит бык на гордеца… тореро в шаге… рядом… и вот на гладь песка, за алой каплей капля чернеет на глазах, поднята в воздух сабля… улыбка на губах… |
