– Ну что, пришла в себя? – я услышала уже знакомый голос. – Архиповна, плесни ка еще водички на нее. Вот горемыка-то.

С трудом открыв глаз, я снова закрыла его. Яркое солнце ослепило меня, не давая мне возможности разглядеть, где я и что…

– Молчи пока. На вот, водички хлебни.

– Повезло тебе, дивчина, что Андреич за тобой пошел.

И тут я все вспомнила. Телефоны в кухне. Я резко вскочила. Голова кружилась.

– Зря ты так делаешь. На все надо иметь терпение. А ты, вот так просто, после удара такого, хочешь куда-то бежать.

– Там… там… телефоны. Мне очень надо.

Мы сидели прямо на траве, на газончике перед домом Насти. У ее подъезда стояла скорая. Я рванулась к подъезду, уже ничего не соображая. Поднявшись по лестнице, прислушиваясь к своей голове, чтобы не рухнуть в обморок, я оказалась опять перед настежь распахнутой дверью.

– Все, прекращаем. Целый час интубировали адреналин. Нажралась девка от души.

– И чего таким молодым не хватает? Отзвониться надо на подстанцию. Звони, пока я карточку заполню.

Это были женские голоса, даже отдаленно не напоминающие тех бандитов…

Я смело шагнула в квартиру и прошла на кухню.

– Постойте, вы куда? – женщина, сидящая в глубине комнаты, подняла голову от своих бумаг.

– Я тут живу с ней, – не раздумывая ответила я и, не останавливаясь больше для дальнейших объяснений, рванулась к стенке над телефоном. Меня ждало огромное разочарование. Огромный клок обоев повис, сорванный чьей-то рукой. Куска с телефонами не было и в помине. Лишь серая цементная стенка уныло смотрела на меня своими убогими трещинками.

– Это вы вызвали ей скорую? – послышались новые вопросы.

– Да нет, у меня записано – мужской голос.

– А тут разве разберешь – кто это…

Я молча вышла…

На траве перед домом никого не было. Уже ничего и никого не опасаясь, я пошла к метро. Архиповна и Андреич все так же сидели на каменной оградке. Сизые носки медленно потягивал пиво через полосатую трубочку, вставленную в узкое горлышко бутылки.

– Пришла… Не нашла ничего? – хитро посмотрел на меня Андреич.

– Нет… Было… Были телефоны на стенке записаны… А теперь их нет, – от горечи и досады я выкладывала подробности своих поисков этим чужим, грязным, и вонючим людям.

– Не расстраивайся…

– Если бы я не вышла, а срисовала бы эти телефоны, то у меня была бы ниточка, а теперь все оборвано, ничего больше нет, – я никак не могла остановиться, меня просто прорвало.

– Помедлила бы – сама бы погибла. Да и вряд ли бы помогла бы тебе та ниточка. Гордыни в тебе было много, когда днем сюда пришла. Не могло у тебя получиться все хорошо. Не любит разум гордыню.

– Как же жить тогда? Униженной и оскорбленной что ль? – второй раз за сегодняшний день Достоевский всплывал в моих ассоциациях. – Да вы тут ни о чем не думаете, вам-то что…

– Унижение? А кто тебя унизил? Оскорбил? А кто тебя оскорбил? Те, кто глаз тебе выбил? Если бы тебя гадюка укусила – ты бы тоже считала себя униженной и оскорбленной?

– А, – отмахнулась я от него. – Философствуете, а сами сидите – жрать нечего.

Он замолчал. Архиповна тоже не стала спорить.

– А ты иди, что сидишь, иди… – пробормотала она, косясь на голодного худого кота, что бродил тут вокруг них, пытаясь разжиться едой.

Брошенный кот, которого, видать, никто не купил… брошенные люди… тоже никому не нужные…

Чтобы я сейчас отдала за то, чтобы быть вот так же брошенной, чтобы меня никто не искал, чтобы можно было вот так сидеть тут, на отрытом месте, и быть всем безразличной, никому не нужной, и не прятаться ни от кого… – просто сидеть вот так на солнце, пусть оборванной, нищей, но независимой и живой.

– Хорошие мысли, – услышала я откуда-то снизу. Обладатель Рваных сизых носков, все так же неподвижно сидевший прямо на асфальте, обрел голос. Старик приподнял голову и посмотрел в мой правый глаз. Я вздрогнула.

– А почему меня врачи не подобрали? – вдруг вспомнила я.

– Бомж пьяный, кому он нужен? Проспиться…

– Аааа, ясно. А вы почему меня спасли?

– Бомжи не рыцари, деточка, – снова заговорил Андреич. – Бомжи философы новой волны… они вне системы, – почему-то говорил он о себе в третьем лице. – Поэтому свободны. И среди них появился один, осознавший это и создавший из отстоя цивилизации святое воинство.

– Пожалуй, я пойду, – встала я.

– Иди, конечно. Я же и говорю, молодая ешшщо. Была бы спокойной, сразу бы заметила, что один сидит на террасе и наблюдает за окном в доме напротив.

– То есть как? – я повернулась к старику своим правым глазом и внимательно уставилась на него.

– А так… Подруга твоя прислала вместо себя парня. Он и сидел, но за окошком ее наблюдал. Может, она ему знак какой сделать должна была, что ты пришла.

– Значит, когда я вошла в квартиру и показалась в окошке, они и вернулись?

– Думаю, что нет. Думаю… они вернулись за тем, за чем побежала туда ты…

– А зачем же они стукнули меня?

– А что с тобой в квартире разговаривать что ль? Один из них увидел тебя в окне и сообщил второму, что в квартире кто-то появился, а тот в это время, видать, уже бежал за этими телефонами, которые, ты говоришь, то есть, то нет.

Мне стало смешно. Я села рядом с этими бродягами и стала хохотать.

– Это у нее от шока.

– Гордыня уходит.

– С тупостью.

Затылок ломило, но я не могла остановиться. Началась икота. Архиповна протянула мне воду.

– На уж, глотни, а то так и будешь в истерике биться.

Я прижала свои пересохшие губы к грязному горлышку бутылки, из которой пили уже все эти ребята. Хотя нет, они пили пиво.

– А вы-то откуда все знаете? – наконец оторвалась от бутылки я и смогла задать назревший вопрос.

– Ты задаешь вопрос и отвечаешь.

– Нет, я не отвечаю, я хочу услышать ответ ваш.

– Нет, деточка. У тебя уже готов ответ, как и у многих, кто так любит задавать вопросы.

– А сама как думаешь?

– Вы смотрели за посетителями?

– Мы смотрим и видим. Знаешь, в моем детстве учитель по истории всегда шутил, когда ученик отвечал невпопад. «Какого цвета яблоко? Круглое». Вот так и у тебя. Ты задаешь вопрос, и у тебя уже готов ответ, который не соотносится ни с реальностью, ни с действительностью, ни с объектом, за которым ты наблюдаешь.

Настроение менялись внезапно. Я заплакала. До меня вдруг дошло, что бандиты могли узнать меня, что я могла оказаться в китайской западне, когда охотник сам становится добычей.

– Я могла потерять шапочку, – всхлипывала я. – Я могла потерять шапочку… Волосы… Они сразу узнали бы меня по волосам….

Архиповна снова протянула мне бутылку акваминерале. Захлебываясь теперь уже от рыданий и слез, я сделала несколько глотков.

– Ничего, это все пройдет.

– Куда пройдет? Вы только посмотрите на меня! Я сдернула шапочку. Светло-русые волосы рассыпались по плечам.

– Да что ты мне показываешь! Я тебя еще с двумя глазами запомнил.

Я снова вздрогнула.

– У меня больше ничего нет! Нет красоты! Нет глаза! Нет надежды! Нет места в жизни, на которое я рассчитывала! И самой жизни тоже нет, потому что я боюсь ходить по улицам, боюсь, что меня убьют.

– Вон как за телефонами побежала в подъезд, где тебя только чуть не убили!

Я остолбенело смотрела на седого бомжа.

– А ведь правда! Почему я даже забыла о страхе.

– Потому что месть движет тобой сейчас.

– Да нет же! Нет во мне злобы и мести. Я просто хочу сама жить. А как мне жить? В норе сидеть?

– А к матери уехать?

– А вдруг он и там меня найдет?

– Кто?

– Я не знаю. Если бы я знала.

На мгновение я удивилась, что они что-то обо мне не знают. За несколько минут разговора я привыкла, что для них не существует вопросов. Состояние истерики усиливало иррациональность происходящего. Жаловаться бомжам на жизнь! Я поняла, что мне точно пора уходить.

– Да, иди, иди. Хватит с тебя на сегодня. А то ты с нами с ума сойдешь.