Моя новая голова отказывается верить в то, что она слышит.

– Это же бред, – говорю я.

– Это не бред, голубчик, это нобелевская премия в области медицины.

У меня новая голова, а он думает о какой-то премии!

– Чья у меня теперь голова? – спрашиваю я, понимая, что это глупый вопрос. Ведь того, о чём говорит мой чёрный доктор, не может быть. Или может?

– Голова, безусловно, Ваша, – серьёзно отвечает доктор.

Значит, всё же не может. «Оно и к лучшему, – думаю я, – моя голова мне определённо нравится и у меня нет никакого желания менять её на другую.

– Теперь Ваша, – продолжает доктор, – после того, как операция закончилась, все новые органы стали целиком и полностью Вашими. Конечно, в научном мире до сих пор продолжаются дискуссии по поводу такой части тела, как голова, но какой бы теоретической точки зрения мы сейчас не придерживались, результат будет один.

– Какой? – моя новая голова, по всей видимости, всё же не очень хорошо соображает.

– Единое тело, разумеется, – улыбается чёрный мужик, – поэтому кому бы ни принадлежали его части в прошлом, в настоящем дело обстоит так, что все эти части суть единое целое и это целое – Вы, поэтому все части тела Ваши, чьими бы они не были в недалёком прошлом.

Было бы отлично, если бы этот мужик так же хорошо жонглировал частями тела, как словами. Нужно это проверить. Новой почкой я подвигать не мог, новой рукой и новыми пальцами уже подвигал, пришла пора поиграть новой головой. Думать о том, что она не моя, не хочется, посему интеллектуальные развлечения я оставляю на потом и слегка приподнимаюсь на постели. Доктор бросается мне помогать.

– Правильно, голубчик. Вам нужно понемногу начинать двигаться, а то мышцы без движения могут атрофироваться, и вся наша работа пойдёт насмарку.

«Ну, не лишать же человека нобелевской премии», – думаю я и с помощью эскулапа кое-как сажусь на кровати. Сидеть почему-то не очень удобно, но голова двигается хорошо, как пришитая. «Чёрт с ней, – решаю я, – раз уж мне её пришили, придётся с ней жить». Однако, прежде чем взглянуть на свою новую голову, неплохо было бы всё же узнать её родословную.

– А кому моя голова принадлежала раньше? – абсурднее вопроса я в жизни никому не задавал.

Но доктор, возвратившись на стул, снова смотрит на меня одобряюще-ободряющим взглядом и всем своим видом показывает, что мой вопрос вполне естественен и ни капельки не абсурден.

– Вашему брату.

Хорошо, что я сижу. Но, наверное, было бы лучше, если бы я продолжал лежать, а не шёл на поводу у премии доктора. Мало того, что у меня теперь новые органы, мужик в чёрном халате парой слов легко одаривает меня и новым родственником.

– У меня нет братьев, – я отказываюсь от дарёного коня.

– Теперь действительно нет, – соглашается со мной доктор. Видимо, им читали курс психологии больных людей, который предписывает по возможности соглашаться с тем, что говорят их подопечные.

– Но раньше у Вас был брат-близнец, его голову мы Вам и пришили, – доктор продолжает театр абсурда, как ни в чём ни бывало.

– Вам пришлось меня убить? – спрашиваю я и понимаю, что не понимаю, чьей головой я задал этот вопрос.

Доктор, по всей видимости, всё прекрасно понял.

– Нет, конечно. Вашего брата мы не убивали. Он попал в автокатастрофу, в результате чего потерял все свои конечности, кроме головы. Не выдержав такого удара судьбы и не желая быть растением в человеческом обличье, он покончил жизнь самоубийством, предварительно вызвав к себе нотариуса, который заверил его завещание. По этому завещанию Ваш брат пожелал, чтобы остатки его тела после смерти заморозили и использовали в медицинских целях, то есть для пересадки его органов всем нуждающимся. К моменту, когда Вы поступили в нашу клинику, от Вашего брата осталась только голова.

– Очень удачно получилось, – говорю я, слегка двигая тазом. Мне определённо неудобно сидеть на этой кровати, – Вы не находите?

– Безусловно, нам с Вами очень повезло, – отвечает доктор, – это единичный, уникальный случай в медицине, и мы с Вами войдём в историю.

По-моему, я не вошёл в историю, а вляпался в неё, но смысла делиться этим откровением с доктором, занёсшим кулак, чтобы постучаться в дверь нобелевского комитета, нет. Что-то другое царапает моё сознание, и я задаю своему собеседнику следующий вопрос.

– А как он покончил с собой? У него же не было ни рук, ни ног.

– Понимаю Ваше недоверие. Ситуация действительно небанальная, – говорит доктор, – Ваш брат уговорил одну из наших медсестёр, и она из жалости дала ему смертельную дозу транквилизаторов.

– Мой брат лежал в Вашей клинике?

– Удивительное совпадение, не правда ли? – улыбается доктор. – Именно благодаря этому совпадению Вы до сих пор живы.

Доктор явно напрашивается на комплимент, ведь одного этого совпадения не достаточно. Нужно было, чтобы кто-то пришил мне то, что осталось от моего брата, но у меня нет желания почёсывать его самолюбие. Думаю, он и сам неплохо справляется с этой задачей.

– Что стало с этой медсестрой?

– С Верочкой Пановой? Ничего. Мы не стали поднимать шум и в милиции сказали, что кто-то случайно оставил транквилизаторы у кровати Вашего брата. Они пытались найти того, кто это сделал, чтобы наказать его за халатность, но у них ничего не вышло. У нас очень дружный коллектив. Надеюсь, голубчик, Вы не станете требовать наказания для Верочки? Если бы не её мужественный шаг, Вам бы не поздоровилось.

Мне и так не очень-то здоровится, но до Верочки Пановой мне сейчас дела нет. Как нет дела и до моего брата-близнеца с его удивительной судьбой. И до доктора с его врачевательной улыбкой. Сейчас мне есть дело только до себя. Мне как-то муторно. Зрение никак не наладится. Туман в голове никак не рассеется. А кроме всего прочего я чувствую себя как принцесса на горошине, мне что-то явно мешает сидеть.

– Вам нехорошо? – улавливает доктор моё настроение.

– Да, как-то не очень, – я не вижу причины скрывать своё состояние.

– Вам нужно отдохнуть, голубчик, я Вас заболтал.

Кроме внутренних мерзопакостных ощущений, мне не нравится чёрная окружающая действительность. Все эти чёрные стены, чёрный пол, чёрный потолок, чёрная мебель, чёрное постельное белье и наша с доктором чёрная одежда наводят на меня тоску.

– Почему здесь всё чёрное? – спрашиваю я у доктора, который помогает мне улечься.

Доктор опять улыбается.

– Это новый метод терапии. Он применяется в лучших зарубежных клиниках уже несколько лет, но мы приняли его на вооружение совсем недавно. Тем не менее, он даёт потрясающие результаты. Больным настолько не нравится эта давящая чернота, что они поневоле мобилизуют все силы своего организма, чтобы поскорее отсюда сбежать. Вам это тоже поможет, вот увидите. А пока расслабьтесь и постарайтесь уснуть.

Стараться, чтобы заснуть, мне особенно не приходится, глаза закрываются сами собой, но я ещё успеваю спросить:

– Сколько времени я здесь?

– Вы здесь ровно тридцать один день, голубчик. А теперь спите, я позже к Вам ещё загляну.

И я послушно засыпаю, даже не подумав о том, что тридцать один день из своей второй жизни я потерял.

Я сплю в чёрной комнате на чёрной кровати в чёрной пижаме, и снится мне чёрный сон. Досмотреть и запомнить его я не успеваю, потому что меня будит мой добрый доктор в чёрном прикиде.

– Голубчик, просыпайтесь, Вам пора на обследование.

– Я хочу есть.

– Понимаю, но сначала нужно провести обследование. Обещаю Вам, оно будет не долгим, а после него Вы позавтракаете.

Такая перспектива меня не вдохновляет.

– Я хочу жрать, доктор.

– Я понимаю разницу между «есть» и «жрать», голубчик, но все анализы нужно сделать на голодный желудок. Могу Вас утешить, я тоже ещё не завтракал.

Смешной человек. Кому сейчас есть дело до других людей? Чужие горести не могут увеличить моё горе, уменьшить мою радость, облегчить страдание или кошелёк. Когда я очень голоден, я слышу только один голос – это голос моего желудка, требующий жратвы. Я спешу разочаровать доктора. Не комментируя его голод, сконцентрировав внимание на своём, говорю: