Дизайнер обложки @dead.marginal

© Валерий Михайлов, 2019

© @dead.marginal, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4474-4793-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Это все лень – мать всех пороков. Хотя скорее не лень, а праздность, причем вынужденная. Завтра меня вызывает сам товарищ Сам. Когда мне сказали, что Сам хочет видеть именно меня, Ёбана Пишишкова, я как будто стакан первача засосал, причем натощак и без закуски. Но это завтра, а сейчас уже 11 часов ночи, пора ложиться, но на меня напал Кондратий, и теперь я ни за что не усну.

Меня зовут Ебан Пшишков. Я пишу свою историю огрызком карандаша на портянках, вернее на портянке, но одной будет недостаточно. Портянки я только что снял вместе с сапогами, пусть ноги отдохнут. И навевает на меня портянка воображение, будто это вовсе и не портянка, а древнеегипетский папирус, и пахнет он нее вовсе не крепким потом мужских ног, а самой Историей. А как, по-вашему, пахнет история? Раскопают когда-нибудь мои портянки, и будет для них это запахом времени. Писали, скажут они, в том веке на длинных тряпках огрызками карандашей, и будут этому детей учить в школе. И придется детям заучивать эти записки, как памятник культуры нашего времени.

Как я уже говорил, зовут меня Ебан Пшишков. Мои родители приехали жить в Россию, когда меня еще в проекте не было. Окрестил меня Ебаном отец в честь деда. Кроме имени от отца у меня ничего не осталось, так как умер он еще до моего рождения. А имя… Может там, на далекой Родине Ебан и хорошее имя, но в нашем захолустном городенке Колосистый Губернской губернии оно тут же превратилось в имя прилагательное, к которому все кому ни лень стали прилагать самые нелицеприятные подробности, которых отродясь в моей биографии не было. Так в России я стал Ебаным Пшишковым. Друзей у меня не было, а девчонки обходили меня десятой дорогой. Кому охота на всю деревню прослыть Ебаной невестой?

Классовое сознание появилось у меня уже в детстве. Как я уже говорил, отца у меня практически не было, и жили мы вдвоем с матерью. Мать у меня была красивой. И не потому, что она моя мама, а значит самая красивая, нет, мама действительно была красивой, и в то время, о котором я хочу рассказать, она еще не была раздавлена тяжелой работой. А ей приходилось целыми днями гнуть спину, чтобы прокормить нас и дать мне хоть самое маленькое образование.

В тот день отменили уроки. С полными штанами счастья я примчался домой. Мать вернется только вечером, и можно целый день делать что угодно. Каково же было мое удивление, когда я увидел горячий самовар (из него шел пар) и тарелку вкусных (мама умела готовить) пирожков. А вот и мама. Она выбежала из своей спальни с глупой улыбкой на лице, и то и дело поправляла платье.

– А у нас уроков нет! – выпалил я, – можно целый день быть дома!

– Может, на речку сходишь? – неуверенно спросила она.

– Какая речка, мама, апрель месяц.

– И то верно. Может, пойдешь с друзьями поиграешь?

– У меня нет друзей, и ты это прекрасно знаешь.

– Тогда сходи на ярмарку. Ты же просил меня…

– Мама, ярмарка была на прошлой неделе.

Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает Умывальников – мамин начальник и качает головой:

– Ай-яй-яй! Вы только на него посмотрите! Не умытый, не чесаный, не бритый (а где он, интересно, встречал бреющихся детей?), а уже готов на печь завалиться! А ну быстро дуй отсюда, и пока не приведешь себя в порядок, чтобы и духа твоего тут не было!

– Мама, а чего это он тут раскомандовался? – обиженно спросил я и совсем уже напрасно добавил: – Дома пусть командует.

Лицо Умывальникова налилось кровью точно комариное брюшко.

– Ах ты паршивец! Ты еще огрызаться будешь! А ну марш отсюда, пока я тебя не растоптал как тлю!

И он, словно носорог перед атакой яростно затопал своими кривыми ножищами.

За столиком в летнем заведении Прошмана сидел мой единственный взрослый друг Донтр с Наташкой-Задавакой. Задавакой ее звали потому, что она всегда пахла дорогими духами и шила себе наряды в ателье Губернска по модным журналам, которые выписывала из Санкт-Петербурга, и почтальонша клялась и божилась, что стоят эти журналы целое состояние. Они пили кофе. Натуральный, и наверно жутко вкусный кофе, и заедали его пирожными с кремом. Как я хотел пирожное с кремом! Тем более такое! Околдованный вкусностями, я сел за их столик. Хоть посмотреть…

– Привет, как дела? – поздоровался я.

Задавака поморщилась, но на нее можно было не обращать внимания. Моим другом был Донтр.

– А ты чего гуляешь среди бела дня? – поинтересовался он.

– В школе уроки отменили, а дома у мамки в гостях Умывальников. Злой и командует.

Задавака прыснула со смеху, как будто я анекдоты рассказывал, а Донтр улыбнулся и, хитро подмигнув, спросил:

– Хочешь пирожное с кремом, а может даже два?

– Еще бы! Кто же не хочет пирожного!

– Тогда срочно беги домой, пока Умывальников еще там, и скажи, как бы между прочим, что видел тетю Таню и хочешь большое пирожное с кремом.

– И все? – недоверчиво спросил я.

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

– Побожись, – все еще не верил я.

– Вот тебе истинный крест! Хоть я и атеист.

Наташка вся раскраснелась от смеха.

Слово «атеист» окончательно развеяло мои сомнения, и я на всех парусах полетел домой.

К моему удивлению Умывальников значительно подобрел. Он важно восседал на кухне и пил чай из маминого сервиза, который она берегла, как зеницу ока. Пил он, разумеется, только из одной чашки, а никак не из всего сервиза, но это дело не меняло.

– Будешь есть? – спросила мама.

– Буду.

– Как у молодежи дела? – пропыхтел Умывальников.

– А я тетю Таню видел! – заявил я, отчего Умывальников подавился чаем. – Она несла вкусные пирожные с кремом…

– Детё хочет пирожного? – пришел в себя Умывальников.

– Я бы и два съел.

– Ебан! – возмутилась мама.

– Ничего. На вот тебе… Сгоняй в магазин.

Так у меня впервые проснулось классовое сознание.

С революцией, а вернее с революционерами я столкнулся намного позже. Мне тогда было лет 16. К нам приехали новенькие. Ну не совсем к нам, а в наш городок. Партдонт и Лиза Шторн. А вместе с ними в наш городок приехал дух революции. Раньше мы о социалистах слыхом не слыхивали, даже из газет, которые шли в основном по прямому их назначению, ну там рыбу завернуть, или папироску скрутить… В туалет мы с бумагой не ходили, Это в Петербургах буржуи с ума сходят и с жиру бесятся, а у нас бумага была вещью ценной и в хозяйстве необходимой, чтобы ее так коту под хвост.

Приезд Партдонта и товарища Лизы, как ее называли соратники по революции, ознаменовал новую эру нашего городка. Они моментально сколотили группу прогрессивных граждан, куда вошли и мой друг Донтр с Задавакой. Задавака была ничего, особенно задница… Но мы сейчас о другом.

В тот день я, как обычно, гулял, то есть брел, куда глаза глядят. Вдруг я увидел на лавочке в скверике Донтра и Наташку.

– Привет. Давно не виделись, – поздоровался я и уселся на лавочку рядом с Донтром. – Я тут посижу с вами.

Задаваку перекосило.

– Скажи ему! – прошипела она Донтру на ухо так, чтобы я мог услышать.

– Хочешь революционное поручение? – спросил меня Донтр.

– Смотря какое, – решил я повыпендриваться, хотя сердце у меня не то, что забилось, а запрыгало по всему телу от радости.

Еще бы! Такое выпадает не каждый день. У нас теперь все только и говорили, что о революционерах, а некоторые даже стали читать газеты, до чего раньше никто бы не додумался. Теперь мы были, как Санкт-Петербург. Отовсюду слышалось: стачка, конспирация, демократия, социализм… Эти слова стали такими же обиходными, как молоко или сельдь.