Когда же, наконец, «второй фронт» был открыт, выяснилось, что боевые качества союзников оставляют желать лучшего. В декабре 1944 г. они потерпели тяжелое поражение от немцев под Арденнами. Ситуация была настолько критической, что У.Черчилль 6 января 1945 г. обратился к И.С.Сталину с «личным и строго секретным посланием», в котором говорилось о том, что «на Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения». В связи с чем Черчилль спрашивал, могут ли союзники «рассчитывать на крупное русское наступления на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января».[614] На следующий день Сталин ответил: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».[615] Обещание было выполнено 12–14 января, несмотря на то, что из-за облачности и тумана Красная Армия не могла использовать свое превосходство над противником в авиации и артиллерии. По весьма символичному совпадению, наступление советских войск, как и в Первую мировую войну, началось в Восточной Пруссии, где в 1914 г. армия генерала Самсонова спасала от разгрома во Франции западных союзников.
В этой связи следует затронуть вопрос об отношении к разным членам Антигитлеровской коалиции со стороны неприятеля. Немцы весьма дифференцированно относились к народам, с которыми они воевали, выражая большую или меньшую к ним антипатию, в том числе и в зависимости от их боеспособности. Вот, например, довольно типичное мнение бывшего солдата вермахта, высказанное им в интервью. «Поляков мы презирали, — заявлял он. — Французов мы считали хорошими солдатами и в надежде на будущее сотрудничество обращались с ними лучше, чем с другими народами. Англичанам мы не доверяли. С американцами я не сталкивался. Ненависть порождали массированные бомбардировки. Большевизм мы от всей души ненавидели…»[616] Во всех странах-участницах войны противник воспринимался через стереотипы общественного, в том числе национального сознания, под влиянием государственных идеологий, непосредственного пропагандистского воздействия на население и армию. Так, на отношение к русским огромное влияние оказывала фашистская пропаганда, которая формировала в сознании немецкого народа образ русского человека как низшего, ущербного существа, недостойного европейской цивилизации и неспособного противостоять натиску «избранной» арийской расы. «Борьба будет очень отличаться от борьбы на Западе. На Востоке жестокость — благо для будущего»,[617] — записал в своем дневнике в марте 1941 г. начальник генерального штаба сухопутных войск Ф.Гальдер о речи Гитлера перед немецкими генералами. Именно так и действовали немцы в войне против СССР. «…Там не шла речь о пощаде… Русские — только для уничтожения. Не только победить их, но уничтожить»,[618] — вспоминал один из военнослужащих вермахта, принимавший участие в штурме Брестской крепости. Но очень скоро «недочеловеки» продемонстрировали «расе господ», на что они способны. Не случайно в письмах с Восточного фронта немецкие солдаты и офицеры называли Россию «адом», а своих противников «русскими дьяволами».
К своим противникам на Западе немцы с самого начала относились иначе, хотя и без особого пиетета. По утверждению английского историка Макса Хастингса, в ходе боевых действий в Нормандии в 1944 г. «очень немногие немецкие солдаты, даже из посредственных частей, испытывали уважение к боевым качествам своих противников».[619] Так, немецкий парашютист Гейнц Хикман говорил: «Мы не видим в американском солдате достойного противника». Полковник Кауфман из немецкой танковой дивизии отзывался не менее уничижительно: «Американцы начинали утром не слишком рано, им слишком нравился комфорт». Многие немцы подчеркивали, что их удивляло нежелание или неумение американцев использовать наметившийся успех. Казалось, что они все время переоценивали возможности неприятеля и действовали весьма нерешительно, не осмеливаясь идти на прорыв даже слабой его обороны.[620] Не случайно, как показывают статистические исследования тех же американцев, почти на каждом поле боя немецкий солдат действовал более эффективно. При любых обстоятельствах (в обороне и в наступлении, при численном преимуществе и при его отсутствии, во время успехов и неудач) немецкая пехота наносила неприятелю потери на 50 % выше, чем теряла сама от противостоящих английских и американских войск.[621] И причина этого была не только в более умелом использовании наличных людских ресурсов, но и в том, что в армиях союзников служили «солдаты, действующие в рамках разумного», а немецких солдат учили «всегда пытаться сделать больше, чем требуется». Кроме того, дисциплинированность немецких войск, их привычка беспрекословно подчиняться приказам также были значительно выше, чем у союзников.
Несмотря на то, что западные союзники не спешили оправдать возложенных на них надежд, советская пропаганда в целом формировала положительный образ США, Великобритании, сил Сопротивления во Франции во главе с де Голлем. Много говорилось о значении единства в совместной борьбе с общим врагом. Так, Борис Полевой еще в июле 1942 г. подчеркивал мысль о непобедимость союзников, вложив ее в уста немецкого перебежчика: «Русские, англичане, американцы, это гора. Кто пытается головой разбить гору, тот разбивает голову!..», а Константин Симонов в очерке «Американцы» изображал янки веселыми парнями, любителями сувениров и настоящими воинами, очень похожими на русских.[622] Отношения между СССР и союзниками изображались не идиллическими, но в целом дружественными. При этом США пользовались большим уважением и симпатией, чем Великобритания,[623] что отразилось и в творчестве советских публицистов, тем не менее, отделявших образ сочувствующего Советскому Союзу американского народа от туманного образа тех, кто, по определению Леонида Леонова, олицетворял собой «выжидательную осторожность Запада».[624] Представления же о французах как о союзниках по своему значению были явно вторичны и занимали в общественном сознании не столь важное место, как об англичанах и американцах. В сущности, они ограничивались информацией об установлении в сентябре 1941 г. официальных отношений с Национальным комитетом «Свободная Франция» (с июня 1942 г. — «Сражающаяся Франция») во главе с генералом Шарлем де Голлем, которого советское правительство признало руководителем «всех свободных французов, где бы они не находились»,[625] слухами о движении Сопротивления в оккупированной фашистами Франции, и, наконец, единичными контактами с летчиками легендарной эскадрильи «Нормандия-Неман».
Отношения с США и Великобританией были более «вещественны»: «американская тушенка, юмористически прозванная бойцами «второй фронт»; 400 тысяч «Студебеккеров»; знаменитые конвои; яичный порошок; английские летчики в Мурманске»,[626] — все это до некоторой степени служило укреплению дружеских чувств к союзникам. Однако советские средства массовой информации, хотя и не замалчивали, но все же преуменьшали значение ленд-лиза, выдвигая на первый план продовольственную помощь, несмотря на то, что поставки вооружений и военных материалов по стоимости намного превосходили поставки продовольствия и сельскохозяйственных продуктов. Публикуемые в советской печати выступления Ф.Рузвельта и У.Черчилля, а также заявления руководителей американской Администрации по внешней экономике, не могли дать советскому читателю четкого представления о том, много или мало поставляют союзники. То есть «факт помощи со стороны США вроде бы и признавался, но она изображалась какой-то несерьезной».[627] Однако, несмотря на это, в среде советских бойцов время от времени встречались «особые мнения», касавшиеся помощи союзников по ленд-лизу. Так, в еженедельной сводке о партийно-политической работе по обеспечению боевой деятельности и политико-моральном состоянии частей 19-й армии от 7 апреля 1943 г. сообщалось: «Красноармеец 1 стрелковой роты части Недилько Жарков говорил бойцам: «Если бы не союзники, то мы бы давно голодали. Смотрите — колбаса и сахар союзников, ботинки союзников, только живем за счет союзников». …Жаркову в беседах разъяснено его неправильное понимание высказанного им вопроса».[628] Вместе с тем, рассуждая о ленд-лизе, советские люди часто задумывались о его цене и всерьез опасались, что после войны в уплату за помощь «все наши ценности союзники заберут и мы на них работай».[629] Подобные настроения отражены и в донесении начальника политотдела 19-й армии полковника Поморцева начальнику отдела контрразведки «Смерш» 19-й армии полковнику Оленичеву от 11 апреля 1944 г.: «В 268 минометном полку красноармеец Фиозов Иван Антонович, беспартийный, уроженец г. Архангельска, … находясь в группе бойцов, говорил: «Наше правительство безголовое, продукты до войны отправило в Германию, а теперь живет за счет Америки. Если бы не Америка, то мы бы давно погибли».[630]
