Возвернувшегося Ярушку мать долго потом осматривала, мыла на дворе в большом корыте и не зримо для мужа утирала с опухших очей текущие слезы, поелику махунечкий поскребышек был очень дорог ее материнскому сердцу.

Сам же Яробор внесенный в свою пятистенную избу матерью перво-наперво направился исследовать ее угол и лавку, где дотоль почитай три года сидывал Бабай Умный. И не найдя создание на прежнем месте долго еще стоял там покачивая головой и вздыхая, словно сопереживая беде Крушеца которого разлучили с тем, кто был, однозначно, близок Богам.

Изба Твердолика Борзяты была большой, прямоугольной, постройкой, имеющей внутреннюю поперечную стену, каковая делила ее на два помещения. Внутренняя стена, в целом, как и четыре наружные, подымаясь от самой земли до верхнего венца сруба, торцами бревен выходила на главный фасад и со стороны двора делила его на две части. Входом в избу служил низкий проем, закрывающийся рубленной дверью, вступив чрез оный попадали сразу в сенцы, небольшое крытое пространство, где хранились ведра, деревянные бочонки, кадки. В самой избе слева от входа располагалась большая печь, чело коей было повернуто к дверям. Пространство от печи до передней стены служило женской половиной, величаемой куть, и отделялась тонкой дощатой перегородкой, где по боковой стене вплоть до фасадных окон проходил залавок, высокая лавка, под которой стоял шкаф-судница хранящая посуду и припасы. На залавке находились чашки, миски, опарницы, сито, кринки, и иная утварь.

На полу под передней лавкой, где спала Изяслава, помещали ведра. Невысокий потолок и пол были подбиты липовыми, гладко струганными досками. Насупротив входа располагалось окно, а над ним пролегали полати. Они зачинались от боковой стенки печи, и, проходя над дверью, и по пятой стене помещения завершались как раз под окном. Раньше на них спали сыны Твердолика Борзяты. Одначе, теперь, когда они образовали свои семьи и имели собственные избы, полати больше служили для хранения скраба домашнего обихода, понеже Яробора укладывали спать в женской половине на лавке подле Изяславы.

Во второй комнате избы, где стены были украшены вышитыми тканевыми ручниками, почивали мать и отец. В переднем углу этой светелки стоял прямоугольный стол, над ним, на укрытой белыми расшитыми рушниками угловой полке, поместились деревянные чуры, живописующие образы Богов: Небо, Дажбы, Воителя и Богинь: Удельницы, Любви – супруги Небо, Лета – супруги Воителя. В левом углу комнаты располагалось деревянное ложе, устланное одеялом, посередь которого лежали две большие квадратные подушки, сверху укрытые ажурным, белым покровом. Вдоль стен находились сундуки да широкие лавки, прикрепленные к стенам.

Четыре небольших окна со вставленной в них слюдой озаряли комнату избу, к ночи чаще прикрывающиеся желтоватыми, короткими занавесками, а в долгие морозные ночи, плотными ставнями, помещенными с наружной стороны дома. На полах в избе лежали тканево-плетеные подстилки, так как в помещение всегда ходили без обувки.

Ярушка после произошедшего с ним путешествия на маковку нежданно и резко заговорил. Дотоль он говорил весьма не ясно и по-детски, недосказывая или коверкая слова, а тут вдруг принялся выдавать целые фразы и столь чисто, точно, как гутарили о том общинники, его прорвало. И так прорвало, что мальчик не смолкал ни на миг, порой измучивая Изяславу сей болтовней и бесконечной чередой вопросов.

Еще одну чудную вещь приметили за мальцом не только сродники, но и иные общинники, после возвращения досель едва зримое желтовато-коричневое полыхание над его головой, повторяющее круг стало сиять многажды ярче. И в лучах солнца казалось, по русым волосам Яробора струятся золото-бурые брызги света. Как пояснил сынам Перший, Крушец очевидно, приметил установку Лег-хранителя и таким ярким сияние привлекал к себе внимание. Крушец помимо сияния еще и воздействовал на плоть, потому мальчик почасту теребил правое ушко, словно желая содрать с него Лег-хранителя.

Мальчик всегда казался несколько странным, а после пропажи стал еще более загадочным и сам того не понимая часточко замирал на месте вглядываясь в небо, особенно ночное. Тогда, когда в марном его сияние появлялся желтый Месяц, по коло опоясанный слегка колеблющимся пламенем света. Объяснить своего состояния взрослым он не мог, так точно в такие моменты отключался от всего, что жило, существовало подле него. Может улетая куда-то в иное место… иное место… скорей всего на маковку четвертой планеты, ноне прозванной людьми: Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Марс, Орей, Яр.

Время шло… текло… двигалось.

Шли дни, недели, месяца и годы…

Шли…

Для одних они проскальзывали, для неких двигались неспешно, а для иных и вовсе лишь ползли… Вероятно, это происходило в зависимости оттого кто, что из себя, представлял, значил, нес в своей голове, чувствовал и воспринимал.

Не ошибемся, если скажем, что для лесиков, сокрытых в глубинах лесных гаев, время неспешно колыхалось, переплетаясь с шелестом листвы, качанием колосков зерновых, плеском реки Кривули. Эти люди, отошедшие от первоначальных верований, с тем проживая обок с природой, наполняли свои жизни ее дыханием, простотой быта и любовным трепетом в отношение себе подобных. Они берегли не только сами деревья, обитающих подле птиц и зверей, лесики уважали и людские жизни… Скрываясь в тех безбрежных лесных чащобах, старались сохранить жизни свои и тех, кто был против их уклада, традиций, верований. Тех, кто сильнее и быстрее толкал движение жизни к последнему духовному, нравственному вздоху, к уродству, извращению и как итог к смерти.

С тем колыханием лет рос маленький Яробор…

Боги, Вежды и Седми, сокрывшие правду о Крушеце от Родителя, Першего и иных своих сродников, тем даровали жизнь обоим…

Обоим…

Человеку – Яробору и божеству – Крушецу.

Вместе с годами Ярушка получал умения, знания, которые ему передавали его отец и братья, обучая основам старой веры, где Небо и Дажба являлись родоначальниками жизни земных людей. К семи годам Яробора, ибо он принадлежал к касте воинов-княжичей, начали обучать грамоте, счету, письму и, естественно, ратному делу. Однако, если грамоту, счет и письмо мальчик познавал с легкостью, быстротой, так как отличался цепкостью ума, любознательностью и прекрасной памятью, то воинское искусство ему давалось с трудом.

Не плохо мальчуган стрелял из самострела. Особого устройства, где укороченный лук крепился к деревянному ложу с прикладом, имея специальные приспособления из рычагов и зубчатых колес, которые натягивали тетиву. Самострелы лесики не делали, они их хранили. И как многое иное, это оружие было принесено из прошлой жизни. Посему костяные ложа все еще берегли на себе узорчатую роспись перламутра, а тетива была свита из воловьих жил. У дальнобойных самострелов, каковые принадлежали взрослым ратникам, для натягивания тетивы к ложу крепили так называемый коловрат (самострельное устройство из шестерен и рычагов) и имелся прицел в виде низкого щитка с прорезью и мушкой.

Яробор оказался достаточно метким стрелком, еще и потому, как владел с пяти лет детским луком, всяк раз сбирая его с собой на охоту куда хаживал со старшими.

Одначе, совсем худо у него обстояли дела с мечом. И не то, чтобы подрастающий отрок не умел держать его в руках, просто в сравнение со своими сверстниками плохо им управлял. Сие несмотря на продолжительные занятия с отцом, старшими братьями Горобоем Дедятым или Чеславом Буем. Худовато-сухопарый мальчик с тонкими ручками и ножками, невысокий, точно обделенный мощью своих предков (чем вельми расстраивал отца) слабо держал в руках деревянный, ученический меч, круглый щит. И только завязывался с кем-либо поединок, а в основном соперниками его выступали Браним, сын Чеслава Буя, или братья-близнецы Видбор и Витомир, сыны Горобоя Дедята, начинал горячиться, ошибался и как итог был побеждаем. Столь скоро, что расстраивался не только сам, но печалил и тех, кто оказывался подле него.