***
Нужна была работа. Долг в девятьсот долларов угнетал.
С самого утра я слонялся по расплавленным улицам Бруклина. Как привидение вваливался во все попадавшиеся мне на пути лавки, магазины, офисы, рестораны. Тупо бормотал под нос:
– Ай лукин фор э джаб.
На меня смотрели, словно сквозь стекло. В лучшем случае обещали перезвонить. Говорили еще что-то, но это «что-то» я уже не понимал. Наше школьное «май нэйм из Борис» и «зис из э тэйбл» за английский язык тут не прокатывало. Я абсолютно не улавливал, о чем говорили вокруг. Все сливалось в одно нелепое горловое карканье.
Однажды меня все же пригласили на собеседование. Пригласили по протекции. Протежировала меня женщина без возраста – Инна. В СССР она заведовала дефицитным обувным отделом в киевском универмаге «Украина». В Нью-Йорке же за три доллара в час ей приходилось присматривать за четырехлетней сопливой девочкой Синди в семье умеренных еврейских хасидов.
Первая встреча с Инной запомнилась ее стартовой, произнесенной с неуместным пафосом фразой:
– Огромная удача и счастье, что ты попал в эту великую страну. Но чтоб стать здесь человеком и вытащить сюда родителей, тебе нужно будет съесть два мешка говна.
Я слегка смутился. Мне не хотелось есть говно даже в объеме спичечного коробка. Но слушал я ее внимательно. Она продолжала планировать мою жизнь в Америке по следующей схеме:
– Лет семь-восемь никаких пьянок-гулянок, никаких дискотек и путешествий, никаких клубов-ресторанов, никаких девочек-подружек. Только работа и учеба.
Работать, я так понял, мне предстояло в нескольких местах сразу. Ну, и параллельно учиться, конечно.
– Иначе, не выплывешь, – подводила итог моя американская наставница из универмага.
А мне тогда не исполнилось еще и двадцати двух. Перспектива не впечатляла. Такими жертвами становиться человеком можно было и в Зимбабве.
Самое интересное, что она была почти права.
Ее американо-еврейские работодатели держали шляпный салон и кондитерскую лавку. Собеседование мне предстояло пройти на вакансию продавца конфет. Инна уверила хозяйку, что английский у меня на уровне. Ну-ну, подумал я.
Пришел я на собеседование раньше назначенного времени. Инна уже была на месте. Прогуливалась с коляской вдоль тротуара. Я присоединился к ней.
Хозяйка конфетного бизнеса имела пустое американское имя – то ли Шелли, то ли Келли.
Она опоздала не более, чем на полчаса. Абсолютно непримечательная, словно выцветшая на солнце простынка, женщина с вычурной шляпкой на яйцевидной голове. Деревянная американская улыбка во весь рот, без малейших признаков желания улыбаться людишкам второго сорта. Традиционный выкрик «How are you doing?!», ответа от нас с Инной не требовал.
Я сосредоточился, чтоб правильно улавливать ею произносимое. В случае чего, буду со всем соглашаться, улыбаться и утвердительно качать головой, решил я. Не повредит.
Шелли стала что-то говорить, активно жестикулируя. Речь ее больше напоминала перекатывание камней-окатышей во рту. Блядь, выругался я мысленно – ничего не понимаю. Но головой мотал исправно и время от времени вставлял в ее монолог своё дебильное «окей» и «йес». Через пять минут она закончила и вопросительно посмотрела на меня. Я с радостью и готовностью пони к извозу, утвердительно кивнул копной своих длинных и неухоженных волос, выдав очередное «йес!». Она что-то повторила из ранее сказанного, мило и фальшиво улыбнулась. Я предположил, что меня спрашивают о готовности приступить к работе. Махая радостно гривой, я по идиотски повторял свое:
– Ноу проблемс! Oкей!
В третий раз эту же загадочную фразу конфетная хозяйка произносила уже с явными признаками раздражения, хотя ртом еще пыталась улыбаться. Я не предполагал ответа хуже, чем громкое «окей!». Что и выпалил тут же. Шелли-Келли напряглась и застыла на пару секунд, став похожей на восковую фигуру Маргарет Тэтчер из музея мадам Тюссо.
Интуиция подсказывала, что конфеты продавать мне было не суждено, но надежда еще теплилась. Я глупо улыбался. Инна сквозь зубы процедила мне на ухо:
– Она просит тебя выйти во двор, подождать результатов апойтмента. Просит уже в третий раз, идиоооот…
Конечно, меня не взяли.
Английский язык – мой любимый школьный предмет, становился лютым врагом и основным препятствием для поиска работы.
На следующий день я уныло побрел к отцовскому другу детства Алику Фельману. Я много о нем слышал. Даже припоминал его героический отъезд, в средине семидесятых.
У нас дома имелась куча фотографий, где мой отец, еще юноша, с Фельманом играет в волейбол, с Фельманом на танцах в горпарке, с Фельманом на пляже с девчонками.
У меня, как у Дартаньяна, имелось сложенное вчетверо письмо, написанное папиным каллиграфическим почерком. В письма отец просил друга юности, во имя их вечной дружбы, пристроить сыночка хоть на самую плохонькую, грязненькую, но работу. Алик владел строительной компанией. Думалось, что место разнорабочего он мне найдет.
Строительный магнат встретил меня на пороге своего дома на Ocean Park Way широкой золотозубой улыбкой и с тревогой во взгляде. Из дома выпорхнула его жена. Она была похожа на большую, ярко накрашенную саранчу.
Наша беседа проходила на пороге большого фельмановского дома. Мы стояли на коврике с надписью «Welcome». Вовнутрь дома никто меня не приглашал.
Говорили недолго. Строительный босс спрашивал об отце, удивлялся его желанию переехать в Америку. Жена, реагируя на мой рассказ о сложностях жизни на бывшей родине, время от времени взвизгивала противным фальцетом «Анбиливибел!!!», взмахивала костлявыми руками-крыльями в порыве притворного удивления.
Папино письмо Фельман читал бегло, как инструкцию к применению мелкого электроприбора или аннотацию к лекарству. Мне припомнилось, что отец морально готовился к написанию прошения дня три и еще столько же его крапал. Прочитано же все было за полминуты.
Отцовский друг молодости купил мне жестянку пива за полдоллара, посоветовал выучиться на медбрата и попрощался.
Еще один выстрел мимо.
Время бежало неумолимо.
Работу я все же нашел. Кстати, в строительной компании. Правда, владел ею не отцовский друг, а совершенно мне незнакомый львовский еврей Майлах.
Меня взяли «шлеппером». В переводе со сленга – чернорабочим. Пять долларов в час. Столько стоили мои руки. Контора находилась в Квинсе.
Рабочий день с половины девятого утра до полшестого вечера. В одиннадцать – пятнадцатиминутный кофе-брейк. Во время кофе-брейка присаживаться запрещалось. Пить кофе и жевать свой чизкейк можно было только стоя. Причем, это контролировалось бдительным бригадиром Леней, – маленьким веселым и чернявым еврейчиком, боссовским шурином. Перерыв на ланч полчаса, с двенадцати до полпервого. Обедать можно было сидя. Вот такое вот нехитрое расписание.
В первый рабочий день Лёня отправил меня на ответственный участок – в котлован. Снабдил киркой, лопатой и одноколесной тележкой. В котловане Америка вконец потеряла для меня голливудские очертания.
В напарники дали гуталинового негра Джоуи. А скорее, это меня ему дали в напарники. Рыть котлован под опалубку было дешевле силой четырех рабочих рук за десять долларов в час, чем нанимать экскаватор за двести.
Джоуи был невысоким, жилистым, типично гарлемским ниггером. Широкие джинсы по-рэповски висели на бедрах в десяти сантиметрах ниже трусов. Во рту сверкал золотой зуб с выгравированной заковыристым вензелем буквой «J».
Наше рабочее задание было наипростейшим. Джоуи копал вглубь, грузил мне землю в тележку, а я должен был вывозить ее из котлована по деревянному настилу и вываливать в отвал наверху.
Тележка меня не слушалась. Передвигать одноколесный механизм по прямой мне никак не удавалось. Несколько раз я не доезжал до отвала вовсе, вываливая содержимое то влево то вправо. Время от времени тележка катилась на меня обратно с крутого, уходящего вверх деревянного настила. Хорошо, что этого никто не видел. Я был похож на мультяшного волка из «Ну погоди!». Там он, кажется, в двенадцатой серии, тоже убегал от тележки с песком. Веса во мне тогда было не больше шестидесяти килограмм, я никогда и нигде по настоящему не работал. А тут сразу в котлован.
