* * *

Старик жил на самой окраине Гнездовища. Как раз на том месте, где по приданию, измученные многодневным спуском Генульф и Рофана, упали без сил в заросли травы Лорух и уснули. Утром они с удивление обнаружили, что не замерзли ночью, как ожидали.. Трава уберегла их от холода, а когда взошло безжалостно палящее солнце, под сенью деревьев Кару изгнанник и его верная подруга нашли тень и приятную прохладу. Здесь они решили остаться навсегда, здесь же впоследствии появились на свет Старик, три его брата и две сестры.

С младенчества дети знали, что их родители раньше жили на самой вершине гор. Там, всегда было тепло от кипящих вулканов и прямо из скалы бил родник, дающий тем, кто там жил, всё: и еду, и одежду. О причине, по которой они покинули место своего обитания, родители молчали. Ограничились лишь тем, что произошло несчастье, после которого там невозможно было оставаться и пришлось начинать новую жизнь здесь. Зато перед сном Рофана нередко веселила детей рассказами о том, как они с отцом привыкали к новым условиям. А когда малыши засыпали, она выходила из гнездовины на улицу и, глядя на звезды, горько плакала. Ей вспоминалось безумное отчаяние, охватившее их с Генульфом, именно тем утром, когда, по ее же словам, они умилялись теплу травы и прохладе под деревьями. Нет, всё было иначе. Тогда, едва проснувшись, они увидели перед собой амиссию с яйцом в руках. «Это ребенок Дормата, – сказала она, кладя яйцо в траву, – постарайтесь, чтобы он выжил». И исчезла, ничего более не объясняя. Это потом уже, когда утихла истерика Рофаны, понятия не имеющей о том, как заботится о малыше, изгнанники осмотрелись и решили, что могут остаться здесь жить, потому что трава даёт тепло, а деревья укрывают от солнца.

Тяжело им тогда пришлось. Первое время, пока ребенок ещё не вылупился, Рофана оставляла яйцо на попечение Генульфа и летала к родственникам в Нижний город за Серебряной водой. Она летала и потом, но все реже и реже, а когда поняла, что скоро сама станет матерью, начала приучать себя и Генульфа к соку плодов Кару. Хорошо ей теперь смеяться и изображать в лицах, как они морщились, плевались и хватались за животы. На деле все было трагичнее. Их страшно рвало, нестерпимая боль разрывала внутренности, и порой казалось, что выжить уже невозможно. Только ответственность перед беспомощным малышом, страх за него и за того, который должен был родиться, заставили Рофану все перетерпеть, выжить и не дать погибнуть Генульфу.

Постепенно они привыкли. И к соку, и, со временем, к плодам. Им даже стал нравиться их вкус. Все трое заметно окрепли, ожили, и тогда Генульф начал строить для них гнездовину. Он выложил камнями огромный круг, а остальные камни, при помощи острого обломка скалы, обтачивал и подгонял так, что, поднимаясь все выше и сужаясь, они сошлись в одной точке, образовав настоящий шатер.

Рофане новое жилище понравилось, но Генульф на этом не успокоился. Свободного времени хватало и он, вдохновленный первым успехом, взялся за пристройку внешней террасы, смеша Рофану заявлениями, что Иглоны должны жить, как подобает. Обучение у лучших ремесленников Сверкающей Вершины принесло свои плоды. Очень скоро грубоватая гнездовина украсилась резными наличниками на окнах, арками и даже двумя простенькими колоннами у входа. Над ними Генульф выбил свое имя. Рофана настояла на этом, говоря, что как выдающийся лепп, он это заслужил в полной мере. Генульф сделал вид, что взвешивает все за и против, а потом, как Иглон, сам себе это милостиво разрешил.

Крылья его зажили, благодаря усилиям Рофаны, бывшей на Сверкающей Вершине дочерью ольта и знакомой с премудростями его мастерства. Он даже смог летать. Правда, не высоко, но зато подолгу и достаточно маневренно.

Между тем, подрастали дети. Сыновья погодки Фостин, Хорик, Форехт и новорожденный Дорхфин, а чуть позже появились и дочери Усхольфа и самая маленькая Ланорфа.

Однажды, еще когда постройка гнездовины была в самом разгаре, бурей повалило несколько старых деревьев. Генульф собирался со временем оттащить их подальше, но руки всё не доходили. А, когда он, наконец, на это решился, то обнаружил, что длинные высохшие на солнце мертвые листья легко разделяются на тонкие, но прочные волокна. Немного поразмыслив, бывший Иглон попробовал сплести из них веревку. Получилось очень неплохо. Тогда, вместе с Рофаной, они раздергали все подсохшие листья с поваленных деревьев, и Генульф, припомнив то, чему научился у наммов, сплел кое-какую детскую одежду. Теперь ни приёмыш, ни первенец больше не бегали голышом. А недавно вылупившийся Форехт, получил вполне приличное одеяльце. Рофана тоже обзавелась новой одеждой взамен совершенно обносившейся орелинской. Впрочем, старые лохмотья она не выбросила, а заботливо сложила и спрятала где-то в гнездовине, пролив при этом не одну слезу.

Генульф, между тем, продолжал изучать поваленные деревья. Он обратил внимание, что во время дождя вода скатывалась с коры, не впитываясь и не просачиваясь сквозь неё. Это навело его на мысль сделать для гнездовины крышу. Так как камни, как бы хорошо ни были подогнаны, нет-нет да и пропускали дождевые капли в тех местах, где заворачивались в купол. За время строительства Генульф смастерил достаточно необходимых инструментов и с их помощью взялся за дело. Бережно снял кору со всех стволов, разделил её на ровные куски и обложил ими верх гнездовины. Как истинный орель, сделал он это чрезвычайно аккуратно и красиво, подбирая куски по размеру и даже по оттенкам.

Рофана тоже не отставала. Научившись плести одежду, она достигла небывалого мастерства в высушивании листьев. Одни сушились в тени до золотистого цвета, а другие – на солнце, чтобы не утратить зелень. Затем, сочетая волокна различных цветов, орелина смогла создавать на одежде простенькие узоры, что показалось ей особенно важным, когда родились девочки.

Из стволов Генульф, ликуя от собственной сообразительности, выдолбил несколько несложных сосудов для плодов Кару. И теперь, чтобы поесть, не нужно было всякий раз выходить из гнездовины. Ветки быстро приспособили для просушивания листьев и, когда в один прекрасный день Генульф с Рофаной осмотрели свои владения, им показалось, что они совершенно счастливы.

* * *

Как-то раз во время прогулки Генульф с сыновьями отошёл довольно далеко от гнездовины. Они не боялись заблудиться, да и вообще мало чего здесь боялись, разве что сильной грозы. Но, когда из-за деревьев вышла незнакомая бескрылая женщина, даже Генульф в страхе отступил.

Незнакомка была по самые глаза укутана в диковинные одежды. Её длинные тонкие пальцы переплелись между собой, а кольца на них таинственно мерцали. Черные, без белков глаза смотрели на всех и на каждого в отдельности, лишенные какого-либо выражения. Когда она низким голосом позвала Генульфа, дети в страхе сгрудились в стороне, пряча между собой самого маленького. Им не понравилась эта женщина. За всё время разговора с их папой, она держалась высокомерно и даже, кажется, за что-то его ругала. А Генульф оправдывался и махал руками то в сторону детей, то в сторону дома. В конце концов, он затих, как-то сник и покорно кивнул.

Вечером дети, прикинувшись спящими, долго слушали, как родители о чем-то спорили. Отец говорил, что не хочет оставлять их и искать каких-то других детей. По крайней мере, до той поры, когда старшие не научатся летать, а Рофана считала, что он должен это сделать, и что она вполне сумеет одна со всем здесь управиться. Чем закончился спор, дети так и не узнали, потому что действительно заснули. Но несколько последующих дней Генульф ходил задумчивым и подавленным. А потом вдруг стал куда-то надолго улетать один.

Пока его не было, Рофана страшно волновалась. Она делала все, чтобы скрыть свое нервное состояние, но удавалось это плохо.

Обычно Генульф возвращался до темноты, но однажды он прилично задержался. Уже смеркалось, на небе показались первые бледные звезды, а Рофана, как ни напрягала зрение и слух, никак не могла уловить ни движения в небе, ни привычного хлопанья крыльев. В волнении она не находила себе места, и ее состояние передалось детям. Даже маленькая Ланорфа перестала пищать и тихонько сидела возле старших, так же, как и они, следя за матерью испуганными глазами.