– Молодой, наверное, – продолжал разговор готовивший инструменты для разрезания металла эмчээсовец.

– «Мазда 6» принадлежит гражданину Богданову Сергею Савельевичу. Если за рулем был он сам, то это мужчина 36 лет.

Точно. Это они про меня. Я и был за рулем. Неужели я вправду умер? Как-то глупо все вышло. Любопытство потянуло ближе к земле.

– Сейчас увидим, кто там, – сказал сотрудник МЧС, поднимая гидравические ножницы.

Глядя на свое тело, бережно вынимаемое и укладываемое на носилки целым коллективом, на окровавленное, неестественно бледное лицо, он удивлялся тому, что не чувствует с ним никакой связи. В машине скорой стал понимать бессмысленность дальнейшего движения за своей оболочкой, почувствовал, что новое состояние дает гораздо больше свободы, захотел двинуться выше, в свободное воздушное пространство. Посмотрел на потолок реанимобиля, намереваясь пройти сквозь него… Но остановился, услышав громкий возглас врача, направленный к находившейся тут же медсестре:

– Уходит! Давай дефибриллятор!

Сознание неожиданно отяжелело и погасло.

***

Прежде, чем открыть глаза, вспомнил историю с аварией и наблюдением за операцией своего спасения, тут же почувствовал ноющую боль во всем теле и понял, что усилия по реанимации дали результат. Свет на мгновение прожег зрачки, но и после того, как зрение нормализовалось, увидеть почти ничего не удалось из жесткой фиксации головы. Впрочем, и без детального осмотра можно было понять, что вокруг больничная палата. Стало слышно прерывистый электронный сигнал, догадался, что аппаратура отсчитывает его пульс. Быстро устав от произведенных усилий, восприятие начало затрудняться, затормаживая работу мозга. Организм опять погрузился в состояние сна.

В одно из следующих пробуждений успел, закрывая глаза, сообщить оказавшемуся в палате врачу, что слышит его, чувствует свое тело, ответить еще на несколько вопросов, содержание которых тут же забыл. Постепенно силы стали прибавляться, периоды бодрствования становились продолжительнее.

Однажды в такую минуту рядом с кроватью оказались мама и старшая сестра. Мама стояла и молча плакала, села рядом и продолжала плакать, не в силах остановить слезы по требованию дочери. Сын говорить еще не мог, но только теперь до него дошло, какие страдания доставил он этой родной душе. Только теперь он подумал, что никакие его выдуманные или настоящие любовные страсти не стоят капли жидкости, текущей из ее глаз. Только теперь он понял, что, не смотря на полную самостоятельность существования, он не имел права так рисковать своей жизнью, зная, что ставит под удар и ее здоровье. Стало стыдно и жалко, слезинки скопились и у его ресниц.

– Ну вот, мама, смотри, он тоже плачет, глядя на тебя, – нарочито строго, но мягко говорила сестра. – Прекращай уже!

И продолжила, обращаясь к больному:

– Сережа, давай, держись, мы тут, рядом будем, если что. Если что надо… Хотя что тебе сейчас надо? Ты же не скажешь…

Теперь всхлипнула и сестра.

– Вот, видишь, мама, и я уже из-за тебя начинаю реветь! – не сумев сдержаться, заплакала вовсю.

– Прости, сынок, прости, – прошептала мать и начала вытирать слезы, становясь внутренне собранной. – Ты только выздоравливай.

– О! Ну также нельзя! – в палату вошла медсестра. – Больному нельзя переживать, а вы тут развели… Все, выходите. На сегодня хватит.

Сон, пришедший после ухода родных, не стал тяжелым темным провалом, как это случалось все последнее время, а был скорее похож на кино по мотивам его воспоминаний.

Вот она, эта лестница в детском саду, запах и цвет которой он помнит всю сознательную жизнь, ассоциируя их с подавлением собственной воли и ограничением свободы.

Теперь мама гладит его белую рубашку и с особым чувством вешает ее на плечики в шкаф: завтра Сережа будет выступать со сцены, читая стихи на городском конкурсе, куда его выбрали в числе всего 10 учеников школы №68.

Взмокший от непривычных усилий отец бежит сзади, поддерживая велосипед, чтобы сынок научился ездить на двух колесах вместо трех. Сережке очень хочется быстрее поехать самому, но страх заставляет просить держать, делает слабыми руки, неспособные остановить виляние руля, не дает с необходимым усилием нажать на педаль. Слышно, как папа тяжело дышит, он вот-вот остановится, но велик начинает катить неожиданно легко, приходится сосредоточиться на управлении, чтобы не упасть и в следующую секунду приходит понимание того, что никто уже не держит его за седло, что он сам успешно катится по дорожке парка. Правда, впереди, довольно далеко, возникает фигура идущего навстречу прохожего, появляются мысли о грядущем столкновении и своенравный двухколесный механизм валится в газон вместе с велосипедистом. Но это уже ничего. Он теперь уже испытал чувство самостоятельного движения и знает, что может это сделать, набирая умение от попытки к попытке.

Ссора с сестрой. Ей дали задание убраться в квартире, она привлекает к процессу младшего брата, которому категорически не хочется ничего делать, тем более как бы за нее. Лиза пытается уговорить, потом надавить, затем применяет силу, но это делает Сергея только находчивее в отговорках и изворотливее в борьбе. Соперничество и ревность к родителям, проявлявшим, казалось, больше внимания другому ребенку, разом кончились после смерти отца. Ей было 16 лет, ему 12 и горе сплотило их вокруг матери, которой оба старались дорожить, как чем-то самым ценным. Чтобы маме было легче растить Сергея, Лиза после школы отказалась от ее предложений поступить в университет, окончила трехмесячные курсы бухгалтеров и начала работать.

Мамины котлеты. Она повар и, как правило, в будни кормила своих домочадцев тем, что приносила с работы. Сначала это была столовая, затем сменились несколько кафе и два ресторана. Но в свой выходной она готовила обед, если он совпадал с общим воскресеньем или ужин, если приходился на будни. В эти дни семейный стол наполнялся всевозможными изысками – от полезных салатов до вкуснейшего домашнего печенья или торта. Однако папа всегда больше всего хвалил котлеты. И чтобы мама не готовила, они обязательно были в составе блюд. Разные – из мяса и рыбы, с добавками трав и без. Дети, вслед за отцом, их хвалили, ели с готовностью, хотя ждали, конечно, десерта. После того, как остались втроем, разнообразие значительно сократилось, но котлеты каждый раз появлялись на столе, формируя ощущение незримого присутствия главы семейства. С возрастом, когда появилась возможность сравнивать вкусы, стало ясно, что мамины котлеты, в самом деле, не похожи ни какие другие и превосходят по вкусовым характеристикам аналогичные продукты других поваров. Не зря Лиза, выйдя замуж, вместе с мужем приезжала к маме «на котлеты». И Сергей, начав жить самостоятельно, откладывать дела, чтобы попасть к маме в день ее выходного. Когда Алевтина Яковлевна ушла на пенсию, на этих котлетах стали расти Лизины дочки. Сережа же, погружаясь в дела и гулянья, все реже стал бывать у нее, хотя хорошо знал, как она его ждет.

Постепенно самочувствие стало улучшаться. Периоды бодрствования теперь длились довольно долго – иногда до часа. Он уже мог общаться, выдавливая из себя отдельные слова. Впрочем, каждый звук почти еще буквально рождался, а на формирование речевого выражения уходило столько сил, что больной после таких проявлений быстро засыпал. В большинстве случаев бодрствования рядом с его кроватью всегда появлялась Алевтина Яковлевна.

Вскоре Сергея Богданова перевели из реанимационного отделения в палату для «тяжелых», где кроме него находились еще двое мужчин. Мама, с утра до вечера находившаяся в больнице, сумела договориться о наделении ее волонтерским статусом, позволявшим официально ухаживать за пациентами. В палате сына она заменила почти весь технический персонал, взяв на себя заботы по уборке помещения, выносу испражнений, помогая медсестрам в кормлении больных и смене их постельного белья. Как в дни забытого рождения, Сергей познавал мир через мать, с ее помощью заново учась нормально говорить.