– Мишу? К-как? Фашисты в городе? – испугалась девчонка.

– Нет, они не смогли ворваться, – объяснил я.

– Ты идешь к ним?

– Скорее всего.

Мое равнодушие к своей судьбе ее напугало, но она не сказала ни словечка, продолжая семенить за мной. Не стала упрашивать «не делать этого», вообще не стала разубеждать меня в абсурдности моего решения. Спасибо. Всю дорогу я ощущал ее немую поддержку, и, надо отдать Маше должное, она очень помогла мне.

На самом краю Ленинграда нас остановили солдаты и сурово поинтересовались:

– Эй! Жить надоело?

– Говорят, тут немцы недавно были? – вопросом на вопрос ответил я.

– Были, но мы их выгнали, – сказал хмурый небритый мужчина.

– Они утащили моего брата, – произнес я очень даже спокойно, когда как внутри плескался целый океан бушующих чувств. – Я должен вернуть его.

– Они кого-то утащили? – удивился дед с сигаретой в зубах.

– Парень, полегче! – невесело рассмеялся тот же небритый. – Идти на чай к фашистам, сынок, это самоубийство. А может, и хуже. Даже если мы соберем все свои силы, нам, измученным и голодным, их не одолеть.

– Я не прошу вас идти со мной. Я прошу… оружия. Пожалуйста.

– Парень, ты спятил с голода! – заметил мужчина.

– Дадите или нет? – перебил его я. Времени не было.

– У нас самих оружия не хватает, – развел руками небритый.

– Я все равно пойду! Куда они хоть отступили?

– На южное побережье Ладожского озера, – сказал он. – Парень, мы никого не держим. Я бы и сам с удовольствием попер на немцев, чтобы, знаешь, пан или пропал, но кто же будет держать цепь Ленинграда? Кто, если не мы с ребятами?

– Эй, сынок, – дед, дымя сигаретой, протянул мне финский нож и гранату. – Идешь с Богом, но так оно вернее будет.

– Спасибо, – сказал я и спрятал оружие в карманы куртки. Кажется, я никогда не говорил так искренне.

– Спасибо, Костя, что Мурзика спас, – прошептала Маша, когда я к ней повернулся. Какие же у нее глаза… голубые, как бирюза. Как небо Победы. Сердце екнуло, когда она посмотрела на меня доверчивым взглядом. Этого еще не хватало!

– Ерунда, – отозвался я, но губы от холода плохо слушались меня. – Ты иди… не мерзни… и Мурзика своего не морозь.

– Я тебя еще увижу, Костя?

– Я постараюсь вернуться, Маша, – сказал я, точь-в-точь как когда-то отец. – Обязательно.

– Тогда до встречи, Костя. Удачи тебе, – тихо-тихо произнесла девчонка и, развернувшись, пошла прочь.

И я пошел. Миновал защитников Ленинграда, которые бормотали мне вслед слова благословления, и, стараясь меньше находиться на открытых местах, где меня мог заметить любой вражеский самолет, направился к южному побережью Ладожского озера.

Они не могут убить Мишу! Если его убьют, зачем мне жить? Кого мне ругать? Над кем подтрунивать? Кого защищать?.. Мои озябшие пальцы скользнули под куртку и рубашку, и я нащупал серебряный крестик. Боже, спаси и сохрани!

– А я знаю, какой сегодня день, – сказал мальчик лет шести, когда его брат, растрепанный и мокрый от дождя, вошел в двери их домика.

– Поздравляю, – проворчал мокрый парень и, высыпав на пол несколько картофелин, взялся за нож, чтобы их почистить. – Ты лучше воды в кастрюле на печку поставь, умник.

Шестилетний мальчик нисколько не смутился, привыкший к причудам своего старшего брата, и послушно принялся выполнять его просьбу. А потом он повернулся к нему и, не выдержав, торжественно объявил:

– У тебя сегодня День рождение! С Днем рождения, Костя! Вот, держи, – мальчик протянул брату лежащий на его ладони крестик. – Он серебряный. От вампиров, наверное.

Костя смешался, но взял у брата подарок и, разглядев его как следует, тепло поблагодарил:

– Спасибо, Миша. Он очень красивый. Но я не могу его взять.

– А подарки обратно не возвращают! – заметил Миша.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Костя и повесил крестик на длинном шнурке себе на шею.

Чертовки холодно! Кажется, пальцы на руках и ногах вот-вот превратятся в лед и отвалятся. В обуви уже давным-давно снег, а я все иду по сугробам вперед, как упрямый осел. И есть охота… У меня лежит в кармане остаток хлеба, но это не мне. Это Мише.

Ладожское озеро. Величественное зеркало, скованное зимним льдом. По нему проходит «дорога жизни», как ее называют ленинградцы. Многие пытались сбежать по этой дороге из осажденного города, но немцы, как будто забавляясь, убивали каждого. Мирный житель ты, солдат ли, офицер – им все равно, лишь бы палить было по кому.

Южный берег. Да, я добрел до него. Действительно, дым от костра поднимается и слышен уже фашистский гогот, больше похожий на предсмертные крики стаи шакалов. Ненавижу их! Именно так: ненавижу! Я бы разорвал их в клочья, если бы располагал недюжинной силой. Конечно, богатыри еще не перевелись на земле русской, но до былинного героя мне было далеко. Я обычный парень и все, что могу – это прихватить с собой столько фашистов, сколько смогу.

Я осторожно подошел к разбитому лагерю врага как можно ближе и застыл в густом ельнике, стараясь оценить обстановку. Ага, часовой прохлаждается, трубку покуривает и рассказывает что-то смешное, раз все вокруг так и заливаются! Наповал пытается свалить своих товарищей. Ну-ну! Успехов, как говорится.

Не найду Мишу здесь, пойду дальше. Я в последний раз обвел глазами лагерь… и злость волной поднялась во мне! Я увидел его! Мой брат был привязан к дереву и, видимо, служил для фашистов чем-то вроде игрушки. Один глаз его заплыл и не открывался, левую руку, судя по всему, сломали ради забавы, а с кончиков пальцев капает кровь – ногти ему повыдирали, изверги! Сапоги с него сняли, куртку тоже и так и оставили на холоде, на время позабыв о нем.

Ну я их! Ну им точно несдобровать! Мои глаза наверняка налились кровью: я ничего не слышал и не соображал и, держа в одной руке нож, а в другой – гранату, выскочил прямо к немцам, пылая такой ненавистью, что ею впору было осушить весь Мировой океан.

Фашисты все, как один, повскакивали со своих мест и похватались за оружие… встав ко мне спиной! Надо же, мой импульсивный маневр прошел даром! Только потом, когда бешеный гул в ушах поутих и голова потихоньку стала соображать, я понял, что на фашистов с другой стороны лагеря, с тыла, кто-то напал. Не став тратить времени впустую, я подскочил к дереву, к которому был привязан Миша, и одним махом перерезал держащие его веревки. Тем временем, в леске началась настоящая перестрелка. Интересно, кто так вовремя напал на фашистов? Кем бы ни были эти ребята, я пошлю им цветы. Потом как-нибудь.

– Идем-идем! – кричал я, помогая брату встать на ноги.

– Костя… ну ты даешь… – только выдохнул Миша, еле двигая синими губами.

– Сам удивлен, – сказал я. – Ну, давай, двигайся же! Замерз? Ничего, сейчас согреешься!

Мы, как могли, побежали обратно – туда, откуда недавно пришел я. Но тут нас вдруг заметил какой-то фашист и что-то проорал на своем языке. Видно, решил, что они окружены.

Вдруг он вскинул оружие и выстрелил… Я изо всех оставшихся сил толкнул Мишу в сторону, из-за чего он упал в сугроб, и… потом я почувствовал дикую боль в боку. Чем это он меня? Бок буквально разворотило, и на снег ручьями полилась кровь… Больно. Меня утешило то, что моего обидчика в тот же момент срубило пулей в голову. Видимо, есть у меня ангел-хранитель… Он немного лентяй, раз позволил моему телу изодраться, но все равно… спасибо ему, словом…

Несу полнейшую ахинею. Я упал на колени и как можно плотнее зажал глубокую, страшную рану… Сознание ускользает, как вода сквозь пальцы… вместе с кровью сквозь пальцы. Неужели так умирают?

– Костя! – заорал Миша, и я увидел его лицо совсем рядом – он тормошил меня.

– Миша, ты балбес… – пробормотал я.

– Знаю, знаю… Костя, мы выберемся! – тараторил брат. Глупый.

Я дрожащей рукой вручил ему финский нож, а потом, не колеблясь, сорвал с шеи крестик и тоже отдал его ему.