– Сплошное инферно, – произнесла, наконец, Герд, немного придя в себя. – Но если подумать, я костюм где-то видела. Не вспомню только где. А Лауфейсон ловко придумал. Сперва, разозлил, а потом появилась эта актриса на подработке – прямо мороз по коже. Думаю, нужно обменяться контактами, что скажете?

Предложение Герд осталось без ответа.

Зато раздался звук – мерзкий, как будто по стеклу проводили железом.

Он повторился три раза, и с каждым разом он нарастал.

Когда же он стал совсем невыносимым, распахнулась дверь соседнего дома с «Кукольным раем» и оттуда выкатилось что-то круглое.

Оказавшись в свете единственного вспыхнувшего фонаря, предмет уставился на толпу двумя игральными картами вместо глаз.

Ужас и отвращение при виде предмета были настолько очевидны, что клиентами Лауфейсона овладела паника.

Это была искусственная детская голова того самого детеныша, которого притащила на сеанс помешанная на любви мамаша.

Голова раскрыла рот и вытолкнула шевелящимся языком еще одну игральную карту – бубновую двойку.

Затем голова пыталась закрыть рот, но видимо, что-то заело.

Концепция боязливо подошла поближе и взяла голову в руки.

– Чего мы испугались? – спросила она, а потом воскликнула: – Это же кукла!

– Живая голова превратилась в кукольную? – не понимая, спросила краснопальточная.

– Вроде нет, она металлическая, только очень ржавая, пояснила Концепция, выковыривая из глаз окровавленные карты. – Хотя карты мокрые.

– Выброси их – и дело с концом, – скомандовала краснопальточная.

– Мы с мужем уходим, – заявила Концепция, пряча карты в сумку, здесь делать больше нечего. Всем спасибо за необычный вечер.

Похоже, с ней были согласны все. Только никому не хотелось идти в старый город следом за старухой. Поэтому, толпа направилась в сторону лестницы на набережную, откуда планировалось разбежаться по местам ночевок…

На следующий вечер давали Моцарта. «Волшебную флейту». Какофония ди-джея орала на всю оперу, но зрителей это не смущало, по привычке им было все равно. Они шли не слушать, а Клер приехала за десять минут до начала, стричь купюры, срывать овации и питаться восторженными криками зрителей-идиотов. Нет, голос у нее был, божественный голос, и механизм, воспроизводящий звуки, работал безупречно, еще ни разу не дав сбоя. Говорили, что страсть Марии Каллас воплощена в нем. Лицом не вышла – зато получалось брать голосом. Пусть даже записанным на фонограмму или скомпилированном в различных аудиоредакторах. Великая Клер – голос и лик нынешней Современной Оперы!

«Флейту» давали в один присест – так было даже написано в программке, чтобы зрителям было понятно, о чем идет речь. В отличие от пустого ангара на сцене и целлофана на актерах, Клер облачили в классическую черную тогу, выбелили лицо и навели черные тени под глазами – так чтобы вид у нее был прекрасный и грозный. Против образа Ночи режиссер не рискнул пойти – суеверным оказался. Все шло более чем стандартно. Всем давно надоела безумная смесь из разных спектаклей, которую скармливали простакам – очередной джанк-фуд, только музыкальный. Арию царицы, представшей пред Паминой, записали в классическом исполнении. И вот на Клер надевают сбрую, крепят ее карабинами к тросам – и она парит под потолком – грозная и прекрасная, лицом к зрителям, исторгающая гнев и боль в своем обращении:

Дочь, смерть неси

Коварному Зорастаро!

А когда дошла очередь до пассажа «Иль боле мне – не дочь», Клер поднесла руки к лицу, словно хотела снять маску, левый трос оборвался и ее начало мотать по всему периметру, что не могло не вызвать гомерического пьяного хохота в зале. Даже появившийся на экране задника крысиный профиль, истлевающий, словно подожженная кинопленка не был так смешен, как кульбиты орущей от страха живой крыски. Закончилось все действительно смешнее некуда: Клер рухнула с высоты и сбила Памину с ног. Да, все это происходило под дикие вопли самой Клер и непрекращающейся заевшей на аканье фонограмме.

Окончательно запутавшись в тросах, Клер заковыляла за кулисы, где на нее уже показывали пальцем… Провал был полный.

Но в гримерке ее уже ждали. Телекамеры и ведущая демонического вида.

– Божественная Клер, – сладко протянула мегера. – Шоу было очень экстравагантным, не находите?

– Вы, вы кто такая? – не поняла Клер.

– Выбирайте: друг или враг – решать вам, – ответила мегера. – Можете называть меня Малефисент. Это имя все равно ничего вам не скажет. Ведь вы не смотрите телевизор.

– Времени нет, – пожаловалась Клер. – Постоянные репетиции.

– Полно вам, – улыбнулась Малефисент. – Я знаю всю эту кухню. Мне ничего не стоит превратить катастрофу в триумф, и сделать все с точностью наоборот. Я даю вам пару минут, Клер, чтобы вы пришли в себя. Потом небольшое интервью, в котором вы в красках распишите мастерство постановщика. А взамен…

– Что взамен? – Клер вцепилась в спинку стула до боли в суставах.

– Взамен пока ничего, – ответила Малефисент. – Всему свое время. Отдадите долг и сами этого не осознаете. По рукам, коллега?

– П-по рукам, – согласилась Клер, и дамы обменялись рукопожатиями.

– Не нужно грима и подготовки, Клер, – произнесла Малефисент. – Только поделитесь вашими ощущениями – и дело сделано.

И тут же скомандовала:

– Камера, пишем!

Зал был многолюден.

Духота и жара… Помещение натоплено, забито до отказа журналистами, едва ли не лезущими друг другу на головы. Блокноты, карандаши, ручки… Камкордеры, айпады, профессиональные камеры… Пишущая толпа. Журналисты и телевизионщики толпились даже в дверном проеме, не давая ей, звезде дня, пройти внутрь.

О да! Она была великолепна, несмотря на свою экстраординарную внешность. Многие мужчины сами не понимали, как оказывались под чарами ее обаяния – достаточно было только взглянуть на нее. Казалось, острый нос и крысиный профиль должны были отталкивать, но Клер умело пользовалась внешностью, которой наградила ее природа. Да и разве можно было устоять против соблазна, порожденного ее голосом, будоражащим весь диапазон чувств – от возвышенных до животных инстинктов…

– Прошу пропустить, а то пресс-конференция не состоится, – Клер пришлось заговорить, чтобы толпа дала ей дорогу.

Едва она вошла в конференц-зал, как журналисты тут же отрезали путь Олафу и Малефисент. Клер, не оглядываясь, шла к трибуне.

Подойдя к стойке с микрофоном, она устремила взгляд в

противоположную точку – к выходу, словно в конференц-зале никого не было.

– Наконец, я развожусь с мужем. Мне это необходимо для развития карьеры: у меня открываются новые перспективы, и я не хочу их терять. К тому же, есть некие факты, которые помогут ускорить развод. Все подробности можно узнать у моего пресс-атташе. Всем спасибо за то, что пришли.

Закончив речь, Клер направилась к выходу. Ей не пришлось протискиваться сквозь толпу журналистов. Они сами расступались перед ней. А она шествовала в озарении фотовспышек, безучастная ко всему происходящему вокруг.

Выйдя из бизнес-центра и сев в машину, Клер велела водителю ехать к опере, не обращая внимания на Олафа, умудрившегося при всей его тучности выбраться из здания и семенящего прямо к авто.

Подъехав к карикатурному строению, Клер направила свои стопы прямо внутрь этого монстра из стекла и металла. Затем, поднявшись по главной лестнице, она свернула в боковой пролет, где располагались грим-уборные. Пройдя в конец коридора, Клер открыла неприметную дверь своим ключом и, оказавшись внутри, заперлась. Сбросив пальто и сняв шапочку с вуалью, она растянулась на кушетке и уставилась в потолок.

Полежав в таком состоянии минут пять, Клер подошла к зеркалу и принялась наносить макияж. Эту работу она предпочитала теперь делать сама, с тех пор, как похвалила жуткую постановку «Волшебной флейты», а теперь… ее голос наконец оценили по достоинству! La Scalla! Миг признания наступил. Она взойдет на эту священную сцену и покорит публику своим голосом, воистину гениальным, потому что она теперь могла менять диапазоны и все оперные партии были ей доступны, и не было ни одной роли, которой она не смогла бы исполнить.