Ник сунул брошь в карман, в компанию к тяжелому стеклянному пресс-папье, кисточке и небольшой баночке с краской.

Мощенная булыжником улица была ярко освещена.

Лил дождь, и Ник быстро шел по Старому городу по направлению к кладбищенскому холму. Пока он сидел в подсобке, на смену пасмурному дню пришел вечер, и потому мальчик даже не удивился, когда воздух под фонарем сгустился, превращаясь в знакомую тень. Взметнувшийся полуночно-черный бархат обрисовал мужскую фигуру. Ник остановился.

Сайлас, скрестив руки на груди, нетерпеливо шагнул к нему.

— Ну? — произнес он.

— Извини, Сайлас, — начал Ник.

— Я в тебе разочаровался, — перебил Сайлас, покачав головой. — Я ищу тебя с того момента, как проснулся. От тебя так и веет неприятностями. И ведь знаешь, что тебе не дозволено выходить в мир живых!

— Да, знаю. Извини.

Капли дождя текли по лицу мальчика, словно слезы.

— Прежде всего нам нужно позаботиться о твоей безопасности.

Сайлас укрыл живое дитя полами своего плаща, и Ник почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— Сайлас! — позвал он.

Опекун не ответил.

— Я немного испугался, — продолжал Ник. — Но я знал, что, если станет совсем плохо, ты придешь за мной. И еще там была Лиза. Она мне помогла.

— Лиза? — недовольно повторил Сайлас.

— Ведьма. С земли горшечника.

— Ты говоришь, она тебе помогла?

— Да. Особенно с истаиванием. Кажется, теперь я могу это делать.

— Ладно, расскажешь обо всем, когда вернемся домой, — проворчал Сайлас.

Ник затих и помалкивал до тех пор, пока они не приземлились рядом с церковью. Они зашли внутрь, в пустой вестибюль; дождь усилился и с удвоенной скоростью принялся стучать по лужам, поднимая легкие брызги.

— Теперь выкладывай, — велел Сайлас.

Ник во всех подробностях описал ему прошедший день. Когда мальчик закончил, учитель медленно и задумчиво покачал головой.

— Я влип в неприятности? — спросил Ник.

— Никто Оуэнс, у тебя действительно неприятности, — подтвердил Сайлас. — Однако я полагаю, твои приемные родители сами решат, какой выговор тебе сделать и какому наказанию подвергнуть.

С этими словами Сайлас исчез, что вообще было свойственно его племени.

Ник натянул куртку на голову, взобрался по скользким дорожкам на вершину холма, к склепу Фробишеров, и снова спустился вниз, вниз и вниз.

Оказавшись в зале, он положил брошь рядом с кубком и ножом.

— Вот, держите, — сказал Ник. — Теперь она отполирована. Очень красиво.

«Она вернулась, — в дымном голосе Стражи звучало удовлетворение. — Они всегда возвращаются».

Ночь выдалась долгая.

Светало. Ник шел мимо последнего пристанища Харрисона Вествуда, пекаря этого прихода, и его жен, Марион и Джоан. Мальчик выглядел сонным и немного растерянным. Мистер и миссис Оуэнс скончались за несколько столетий до того, как общественное мнение решило, что бить детей нехорошо, и в эту ночь мистер Оуэнс с сожалением исполнил то, что считал своим долгом. В итоге мягкое место мальчика ощутимо болело. Однако встревоженное лицо миссис Оуэнс расстраивало Ника больше, чем любая порка.

Он добрался до железной ограды между кладбищем и землей горшечника и проскользнул между прутьями.

— Эй! — выкрикнул Ник. — Надеюсь, я не втянул тебя в неприятности.

Ему никто не ответил. Даже в кустах боярышника не шевельнулось ни единой тени.

Тишина.

Ник вернул джинсы в хижину садовника — ему было удобнее в привычном сером саване, — но оставил себе куртку, поскольку на ней были очень удобные карманы.

Когда Ник заходил в сарайчик, то снял со стены небольшую косу и, вооружившись ею, атаковал заросший крапивой пятачок на земле горшечника, рубя и кромсая противника так, что части травы разлетались во все стороны, и в конце концов на этом участке осталась лишь обжигающая стерня.

Ник извлек из кармана баночку с краской, кисточку и большое стеклянное пресс-папье, в глубине которого переплетались яркие полосы.

Он окунул кисточку в коричневую краску и старательно вывел на поверхности пресс-папье буквы «Е» и «X», а под ними написал: «Мы не забудем».

Уже разгоралась заря — близилось время сна. Ник подумал, что в ближайшее время ему, пожалуй, не стоит опаздывать в свою постель.

Он положил пресс-папье на землю, туда, где прежде царила крапива, на то место, где, по его представлениям, должна находиться голова Лизы. Задержавшись на миг, чтобы взглянуть на дело своих рук, он пробрался сквозь ограду и уже куда более смело зашагал вверх по склону холма.

— Неплохо! — раздался дерзкий голос у него за спиной, со стороны земли горшечника. — Очень даже неплохо!

Ник оглянулся, но там никого не было.