Что касается тайных проникновений в комнату к Наталье, то это было лишь частью громадного, разветвленного, изощренного занятия, в которое я втянулся давным-давно и почти незаметно для самого себя. Можно сказать, целая эпоха, характерный, но обычный этап любого детства, эпопея в жизни. А «волшебное окошко» было лишь частью этой эпопеи. И началось это, вообще-то, задолго до Натальи.
Природное любопытство, заложенное в каждом ребенке от рождения, легко трансформировалось в нечто предосудительное. Неудовлетворенность, любопытство – и вот вам самая банальная слежка. А может быть, тут сказался какой-то принципиальный просчет самого общества. Закомплексованность? Предрассудки? Предположим, если бы сакральное слово из трех букв каждый день показывали во весь телеэкран, произошли бы раскрепощение духа, революция в умах? Нет? А может быть, и да… Может быть, действительно достаточно принять философию и практику адептов натурального образа жизни, устроить общие бани, как в славянском язычестве, или хотя бы время от времени, но в обязательном порядке бывать на нудистских пляжах – чтобы раз и навсегда переориентировать мозги. Чего проще? Было время, когда меня это искренне удивляло. Это теперь я понимаю, что это только первая ступенька на длинной-длинной лестнице. Только покажи, только дай попробовать. Как бы там ни было, в моем детстве взрослые вели себя иначе. То есть не спешили прилюдно обнажаться, совокупляться, отправлять естественные потребности, а порнографические фильмы не гоняли телевизору…
В моих «изысканиях» мне всегда сопутствовала удача. Вокруг меня практически не осталось ничего, на что мне так или иначе не удалось хотя бы разок взглянуть. Маму я уже видел, видел ее с любовником, видел в ужасном состоянии тяжелобольную, видел Киру, Ванду, гостей, знакомых, видел старуху Цилю… Павлуша рассказывал о своих опытах в этой области. Да и другие тоже. Многие детские игры вообще предполагали тайное подглядывание.
Как, любопытно, этот факт трактуют психоаналитики? Доводя идею до логического завершения, главный объект наблюдения есть тоже отверстие – женское лоно. Загадочнейшее, самое манящее из отверстий. Оно и притягивало? Туда хотели заглянуть? А что намеревались там увидеть, рассмотреть? Уж не самих ли себя, еще не рожденных, в таинственной прошлой жизни?
Кстати, иногда мы с Павлушей объединяли наши усилия. Изобретали различные способы и средства «слежки», начиная с замочной скважины и простой дыры в заборе. Но между собой почему-то называли это не заурядным подглядыванием, а непременно «слежкой». С оттенком суперменства.
Однажды он раздобыл миниатюрную телекамеру – незаметный такой, дешевый глазок-пуговку с длинным шнуром-кабелем. Вроде тех, что устанавливают в подъездах, сбербанках, на фирмах. Наверное, опять выудил из безнадежного электронного хлама, запасенного дядей Геной, и подыскивал возможность, как бы ее испытать, куда бы установить, чтобы максимально эффективно использовать возможности для «слежки». Между прочим, предлагал как-нибудь установить ее – чтобы подсматривать за Натальей. Может быть, в ванной или в туалете? Но я уперся. Дескать, при всем желании испытать чудесный аппарат, вариант с Натальей отпадает. И предлог нашелся благовидный: если мама застукает, огорчится ужасно, а ей, по ее болезни, никак нельзя волноваться. Причина, конечно, была совсем не в этом. Я уже «всё» видел. А приобщать к своей тайне даже лучшего друга не собирался.
В конце концов мы ограничились тем, что потихоньку спускали видеокамеру на шнуре из окна вниз – к окну нижней квартиры. Так себе изображение. Да и содержание не намного качественнее. Там жили пожилые, лет под сорок или пятьдесят, супруги. Сексом они, кажется, вообще не занимались. Не обнимались, не целовались. Единственное, что делали – передвигались туда-сюда по комнате, ели, смотрели телевизор. Иногда орали друг на друга. Укладывались строго пол-одиннадцатого вечера и – гасили свет. Да еще супруга все следила, чтобы поплотнее занавески задернуть. Видимости никакой. А до видеокамер ночного наблюдения наши технические возможности еще не дошли. Единственный раз мы от души повеселились, когда они, видимо объевшись чего-то протухшего, принялись ставить друг другу клизмы. Но с таким же успехом можно наблюдать за обезьянами в клетке – как они вычесывают друг у друга блох и тому подобное.
Словом, это оказалось скучнее, чем подглядывание в окна в бинокль или подзорную трубу (и эти средства наблюдения имелись и в свое время были опробованы), и конце концов нам надоели эксперименты с видеонаблюдением.
Иногда мне приходило в голову, что с помощью видеокамеры я мог бы записать на видеомагнитофон кое-что – исключительно для личного пользования. Как-то раз сделал пробную запись, но тут же затер. Во-первых, из-за чрезвычайно низкого ее качества, а во-вторых, как это ни забавно, для наблюдения мне не требовались никакие технические ухищрения. Мое чудесное «окошко» и так всегда к моим услугам.
Слежка за ней была совершенно особенным делом. Ни разу, ни словом и не намеком я так и проговорился об этом лучшему другу, уклоняясь от предложений «последить» вместе. Но у меня не было никаких иллюзий. Строго говоря, самое обыкновенное, гаденькое подглядывание. Разве что более удачное, чем попытки, предпринимаемые многими другими мальчиками. Но я настолько свыкся с этим, что лишь путем логики мог прийти к тому, что с точки зрения постороннего человека это могло выглядеть подлостью. Сочла бы это подлым сама Наталья? Но я ни о чем не жалел. Забирался к ней в комнату, трогал ее вещи. Читал и перечитывал ее письма. Копировал кое-какие фрагменты, чтобы затем их можно было читать не торопясь у себя в «мансарде». Совесть не подавала никаких особенных сигналов. Все как будто происходило лишь в моем воображении.
Все, что я делал, объяснялось очень просто. Мне казалось, чем больше я буду знать о Наталье, тем теснее станет наша близость. Более того, в конце концов произойдет что-то необыкновенное, «щелчок», и мы в прямом, а не в переносном смысле, сольемся в единое целое. Я где-то слышал, что свою влюбленность следует трепетно беречь от лишних сведений, попросту способных ее разрушить, уничтожить. Якобы наступит прозрение, разочарование, утомление, пресыщение и, наконец, отвращение. Рецепт от влюбленности имелся – вообразить предмет своей страсти в какой-нибудь нелепой или неприглядной ситуации. Однако в нашем случае ничего подобного не происходило. Хотел бы я вообразить себе хоть что-то такое, что могло охладить мою тягу к Наталье! Какие ее недостатки или постыдные подробности могли подействовать?
Как ни парадоксально, нет, наверное, существ – более извращенных и порочных в этом смысле, чем дети. Я это не только по себе знаю. Но по себе, конечно, в первую очередь. Я подглядывал за Натальей, когда та осматривала себя снизу, подмывалась, подтиралась, испражнялась, меняла прокладки, делала себе спринцевания, выдавливала прыщик на подбородке, подбривала подмышки, сморкалась и так далее. То есть, то самое, что, по идее, должно было мгновенно разрушить сказочный ореол, которым она была овеяна. Ничего подобного. Единственное, о чем я мог мечтать в тот момент, разве что самому присоединиться к ней. Стоит ли говорить, что я никак не считал себя за ущербное существо, за дегенерата, падшего до уровня собаки, что бегает вокруг другой собаки, тыча ей под хвост свой нос. Вот уж действительно, такая вещь, как стыд, – стопроцентная иллюзия. Если и существует что-то в этом роде, то есть то, что нужно скрывать, – то это, скорее, не что-то «постыдное».
Это странно, но все дурнопахнущее или уродливое удивительно преображалось. И я ничуть не страдал от сознания, что могу показаться свиньей, отвратительным существом, если где-то замараюсь, превращусь в ничто. Я искренне не понимал, почему при идеальных отношениях мужчины и женщины, как они понимаются всеми, должны существовать эти тайны и умолчания, чтобы милые образы не превратились в пошлость, в свинство, достойные разве что грубого осмеяния. Как, к примеру, те сцены, которые мы с Павлушей наблюдали между супругами при помощи видеокамеры и над которыми так цинично потешались…
