Сам Павлуша на похоронах отсутствовал. Находился теперь бог знает где. А может быть, и еще дальше. Может быть, там, где зреют в изобилии виноград, финики, дыни, абрикосы, лимоны, гранаты, мины, автоматы. Да мало ли на земле хороших мест!.. Буквально накануне мероприятия его «загребли» в армию.

Что ж, о поступлении в институт мой лучший друг и не помышлял. В последних классах, когда мать перестала доставать, забил на учебу, вообще окончательно на все. Косил под тормознутого. А был ничуть не глупее меня. Иногда мне казалось, я понимал, в чем дело: он терпеть не мог отвечать на вопросы, на любые вопросы. Не говоря про учебу. Уж лучше промолчит. Со стороны казалось, что в нем заключено нечто самобытное. Напоследок учителя вдруг прониклись к нему зверским сочувствием. Отпетый двоечник, ни к чему не стремящийся, зазря пропадавший бедняга. Вроде как убогий. Вот-вот к выпивке пристрастится. На выпускные экзамены он вообще не хотел идти. Мол, все равно ни хрена не знаю. Добрая немка затащила и подсказывала прямо при инспекторе из министерства, как родному. Что ни говори, а балдой или, по крайней мере, разгильдяем прослыть не так уж плохо. Любят у нас юродивых.

Присылаемые из военкомата повестки Павлуша игнорировал вот уже несколько недель. Чуть что беспечно отшучивался, придумывал небылицы: «Меня в сапоги не обуют, я дебил, меня молния в детстве ударила» Или: «Мне положена отсрочка, я им принесу справку, что у меня уже трое детей…» Действительно начинало казаться, что при нашей бюрократической волоките-неразберихе и в этот раз как-нибудь обойдется… Но вот не обошлось.

С некоторых пор стали пасти «облавщики» из военкомата, а намедни нагрянули на квартиру.

Участковый милиционер, а с ним двое дюжих бритых сержантов-старослужащих позвонили в дверь. Тетя Эстер через цепочку объяснила, что сын практически не появляется дома, вообще не ночует. Но те предъявили бумагу, вроде ордера. Втроем протиснулись в дверь. Павлуша успел бежать через черный ход. Тетя Эстер развела руками: вот, нету, мол, дома сорванца. Значит, все-таки любила несмотря ни на что. Пыталась кокетничать с участковым, что при ее темных очках и обожженных щеках было нелегко.

Однако другая парочка сержантов покуривала-дожидалась на улице. Однако Павлуша, выглянув в окно и обнаружив засаду, не пошел на прорыв, а решил отсидеться на лестнице. Увы, упертые «облавщики» решили проверить и там. Свистнули тем двоим, на улице, чтоб поднимались через черный ход.

Без лифта подниматься было высоковато, и они не торопились. Павлуша заметался вверх-вниз по лестнице. Он мог попробовать достучаться с черного хода в мою квартиру или какую-то другую, а затем выбежать с другой стороны, через другой подъезд. Но, во-первых, времени было мало, а во-вторых, опасался, что на гулкой лестнице эхо тут же донесет шум и выдаст его маневр, и пока достучится в дверь, его схватят.

Двое «облавщиков» неторопливо, но неуклонно, как в страшном сне, поднимались вверх, а трое других продолжали допрашивать тетю Эстер в квартире, карауля у двери черного хода. Хорошо еще, что Павлуша скакнул на верхний этаж, иначе бы как раз оказался зажат между двумя группами. И теперешнее положение было не лучше. «Облавщики» в своем деле отличались большой опытностью. Раз уж нагрянули, прочесывали на совесть. Будучи тонкими психологами, учуяли, что тетя Эстер чего-то утаивает. Один из бритоголовых сержантов кивнул другим и стал подниматься выше.

Павлуша поднялся до упора: на последнем этаже лестница черного хода оканчивалась глухой, никогда не отпиравшейся железной дверью, отсекавшей последний лестничный пролет. Снова бросился вниз по лестнице. Но оттуда уже громыхали сержантские ботинки. У Павлуши мелькнула мысль распахнуть окно и встать на подоконник. Если и повяжут, то в армию сразу не отправят. Сначала отошлют на психиатрическую экспертизу к докторам Сербскому и Копсевичу… А то можно и в самом деле – прыгнуть. И прощай, славянка…

Буквально в последний момент взгляд Павлуши упал на зияющую смрадно-поганую дыру – откинутый контейнер мусоропровода. Может быть, вспомнил, как в детстве, то ли ради дикой забавы, то ли ради странного эксперимента, бросили туда кошачка?

Павлуша протиснулся в отверстие, целиком влез в трубу между последним и предпоследним этажами. Уперся подошвами в скошенный патрубок, а спиной и руками – в заскорузлые, засаленные стенки. Сержант поднялся до последнего этажа, крикнул вниз: «Чисто!» и неторопливо спустился.

Однако до самого вечера Павлуша не решался вылезти. Все мерещилось, что доносится верещание бритых сержантов. Может быть, это просто были реверберации внутри мусоропровода. Натерпелся не дай бог никому. Пару раз сверху плескали помоями, чем-то таким мерзким, протухшим, чему и названия подобрать невозможно, – самого вырвало. Потом кое-как выбрался, но все равно, ожидая засады, не решался спуститься вниз или стучать в свою или в нашу квартиру. Так и просидел до самого позднего вечера на предпоследнем этаже, продрогнув на сквозняке, измучившись от жажды и голода. Как назло никто из наших очень долго не выходил к мусоропроводу. Хотя все были на кухне.

Полным ходом шли приготовления к завтрашним поминкам – Наталья с Кирой готовили еду, старуха-соседка Циля путалась у них под ногами со своими советами, Ванда стояла у плиты, пекла блины. Меня не трогали. Я просто сидел тут же, стараясь ни о чем не думать. Я в тот вечер соображал очень плохо.

Она-то, Ванда, и вышла к мусоропроводу с помойным ведром. Она и привела Павлушу к нам, ахая:

– Ой, ой! Боже мой, как же от него воняет!

Я с изумление смотрел на моего лучшего друга.

– О, блины, блины! – прошептал он. – С маслицем! Дайте же блинцов-то поесть! Дайте водички напиться!

– Можешь, бульончика? – предложила соседка старуха Циля, потянув воздух своим висячим, похожим на огромную бородавку носом.

– Как от тебя нехорошо пахнет, Павлуша! – фыркнула Кира.

– Может, сначала хотя бы помоешься и переоденешься? – усмехнулась Ванда.

– Сначала поесть, – категорически заупрямился Павлуша. – Умираю с голоду! У – ми-ра-ю!!

Закапризничал, чувствуя себя героем.

– Что вам, – говорил он, усмехаясь, – дайте мне перехватить еще кусочек, тетя Кира. А то, может, щас за мной придут. Весь дом кишит этими бритоголовыми сержантами.

– Никто за тобой не придет, Павлуша, – ласково сказала Ванда.

– А ты зачем убегаешь, Павлуша, – покачала головой Кира. – Ты отслужи, как полагается, и будешь хорошим мальчиком.

– Военная служба не мёд, тетя Кира.

– Зато станешь настоящим мужчиной, Павлуша.

– Да. Или настоящим козлом. Это еще в лучшем случае. Если где-нибудь в диких краях под пули не поставят.

– Фуй, Павлуша, как ты нехорошо говоришь. Конечно, это бывает. Но ты не провоцируй. К тому ж, теперь ситуация исправляется. Много к лучшему, я слышала… Какой ты пример подаешь, – она кивнула на меня, – ему, может, тоже скоро служить.

– Сочувствую, – вздохнул Павлуша, – его мне особенно жаль. Пусть бы уж лучше поступил на свой философский. Чем в армию греметь. Его там, пожалуй, оттрахают, нашего философа.

– Фуй, Павлуша! Фуй!

Он только усмехался и облизывался на блины…

Но Кира буквально заслонила блины грудью. «Ты что, не понимаешь, для чего эти блины готовятся?» Мол, на поминки приготовлены.

– Ну, дайте же ему, бедному, поесть! – с улыбкой сказала Наталья.

Тут и я вмешался. И Кира – делать нечего согласилась, пяток блинцов Павлуше отпустила. С начинкой естественно.

– Ты ешь, ешь, – торопила его, – нам сейчас не до тебя. Сам понимаешь. Поешь и, пожалуйста, иди домой.

– Как же он пойдет, – забеспокоилась Ванда. – Его сразу словят!

– Ну вот, ты еще будешь спорить! – замахала на нее руками Кира. – Ему нужно идти к себе домой.

– Он ко мне пришел! – воскликнул я. – И ты не имеешь права его выгонять!

– Ты расстроен сейчас и не понимаешь, что ему лучше уйти.