Весной 1902 года обучение в гамбургской гимназии имени Вильгельма подошло к концу, оставалось лишь сдать выпускные экзамены — абитур. Перед тем как допустить его к абитуриентским испытаниям, учитель греческого сказал Джеймсу: «Я слышал, что вы хотите изучать физику, и готов допустить вас к экзаменам. Вот если бы вы имели намерение изучать что-либо разумное, то я бы возражал против вашего допуска к экзаменам».

К выпускным экзаменам девятнадцатилетний Франк был все-таки допущен, получил в итоге по большинству предметов «хорошо» и «удовлетворительно» и завершил, наконец, свое гимназическое образование, заслужив право поступить в университет.

Отец Джеймса в юности тоже хотел учиться в университете, но семья его не могла позволить себе такую роскошь. Теперь же Якоб Франк был готов обеспечить своему сыну университетское образование, вопрос был только в том, какой факультет выбрать. Отец считал, что перспективней всего стать юристом, и Джеймс поначалу не возражал. Предстояло решить, где именно учиться.

Гамбургский университет открылся только в 1919 году, до того отцы города не считали науку подходящим занятием для молодых людей старинного ганзейского порта. Поэтому университетское образование нужно было получать в каком-нибудь другом городе — в Германии в начале XX века насчитывалось 22 университета, где обучалось примерно 32 тысячи студентов. Многие университеты имели вековые традиции. Исторически сложилось, что в этих высших учебных заведениях было четыре факультета: теологический, юридический, медицинский и философский. Математика и естествознание, включавшее физику и химию, изучались на философском факультете.

В семье Франк ни со стороны отца, ни со стороны матери еще не было ученых с университетским образованием, да и сам Джеймс, кроме своего гимназического учителя, физиков никогда в жизни не видел и плохо представлял себе, что это за профессия.

Для изучения юриспруденции выбрали старинный Гейдельбергский университет, давший Германии многих выдающихся юристов. Освобожденный от школьной принудиловки, Франк слушал различные лекции и на других факультетах, в том числе — по химии, математике, геологии…

Постепенно он стал все больше склоняться к тому, что его предназначение — не юриспруденция, а естествознание. Сначала его интересовала химия, но окончательное решение было принято в пользу физики — в полном соответствии с отмеченной выше тенденцией: талантливые выходцы из богатых еврейских семей шли в фундаментальную науку, а не продолжали выгодное дело отца.

Отец Джеймса поначалу был против новой профессии сына, но уговорить его помог новый друг Джеймса — Макс Борн. На отца Джеймса произвело впечатление, что Макс — наследник богатой семьи — выбрал профессию ученого, и семья против этого не возражала. Вскоре, после того как конфликт благополучно разрешился, приятели расстались: в 1902 году Джеймс отправился получать физическое образование в Берлин, а Макс на время вернулся в Бреслау.

Оба юноши станут со временем профессорами Гёттингенского университета, директорами физических институтов в этом мировом центре физико-математических исследований, получат Нобелевские премии по физике. Их дружба выдержит испытание временем, хотя после прихода к власти нацистов их судьбы сложатся по-разному. Символично, что в современном Гёттингене две полукруглые улицы, соединяясь, образуют неразрывное кольцо. Одна из них называется «Кольцо Макса Борна», другая — «Кольцо Джеймса Франка».

Научным руководителем Джеймса Франка стал директор Физического института Берлинского университета профессор Эмиль Варбург[12].

Как было принято среди представителей еврейской академической элиты того времени, Эмиль Варбург крестился. Некрещеные профессора-евреи в Берлинский университет не допускались. В первой половине XIX века во всех немецких государствах (Германия тогда еще не объединилась) таких профессоров не было — ни одного человека. Законы запрещали иудею занимать профессорскую кафедру. Только после революции 1848 года суровость законов несколько смягчилась и формальные запреты были кое-где сняты. Первым некрещеным евреем, сумевшим подняться до уровня ординарного профессора, стал гёттингенский математик Мориц Абрахам Штерн[13], получивший в 1859 году кафедру своего учителя — «короля математики» Карла Фридриха Гаусса, скончавшегося четырьмя годами ранее.

Между 1882 и 1909-м годами в Германии работало человек 20–25 профессоров-евреев, не сменивших конфессию. К 1917-му число таких профессоров сократились до 13. В 11 немецких университетах, включая Берлинский, в то время не было ни одного не крестившегося профессора-еврея.

Легко представить себе, какие трудности приходилось преодолевать ученым, не перешедшим в христианство, чтобы взойти на немецкий академический Олимп. Красноречиво говорят об этом цифры. В 1909 году среди всех приват-доцентов Германии было 10 процентов евреев. В то же время их доля среди ординарных профессоров равнялась 2 процентам. В 1917 году некрещеные евреи составляли уже только один процент ординариусов.

Как известно, профессоров выбирают из доцентов. Если бы условия для всех претендентов на профессорское звание были равными, процент профессоров-евреев должен был бы не слишком отличаться от доли евреев-доцентов. Однако приведенные факты говорят о другом: получить место профессора доценту-еврею было много труднее, чем доценту-немцу.

Без крещения еврей не мог стать судьей, государственным служащим, университетским преподавателем или офицером — не преодолев множества различных юридических, психологических и социальных барьеров. Принятие христианства частично уничтожало эти препятствия. До прихода нацистов к власти крещение многие, по образному выражению Генриха Гейне, рассматривали как своеобразный «входной билет» в высшее общество, позволявший еврею реализовать свои знания, умения, таланты…

Но на деле и крещение не гарантировало истинного равноправия, хотя и освобождало от некоторых наиболее вопиющих запретов. Многие евреи воспользовались этим «входным билетом», чтобы облегчить себе научный рост, но были и такие, кто не пожелал ради карьеры прикрываться чужой религией.

Знаменитый немецкий химик Рихард Вильштеттер[14], нобелевский лауреат 1915 года, вспоминал в автобиографии «Из моей жизни» советы своего учителя и друга Адольфа фон Байера[15], тоже еврея по национальности. После очередной публикации Вильштеттера в «Докладах Немецкого химического общества» фон Байер при встрече хвалил его и непременно добавлял: «Но вы должны обязательно креститься». В ответ неизменно следовал короткий и решительный отказ. Как пишет Вильштеттер, креститься ради карьеры было ему противно. Но он не мог понять, почему его учитель, которого он безмерно уважал и никак не мог упрекнуть в приспособленчестве, давал ему такие советы. Только много лет спустя Рихард сообразил, почему знаменитый химик так настойчиво рекомендовал ему крещение. Отец Адольфа фон Байера принадлежал к высшим слоям берлинского общества, в котором во второй половине XIX века были очень распространены идеи еврейской ассимиляции. В берлинских кругах того времени был в ходу анекдот: «Встречаются два еврея, и один спрашивает другого: „Почему ты перешел в католичество?“ — „Да потому, что в протестантстве слишком много евреев“».

В столице ассимиляция считалась естественным шагом, и Адольф фон Байер не видел в крещении ничего предательского — его предки слишком далеко ушли от иудаизма.

Но в небольших городах и местечках отношение евреев к религиозной традиции было иным. Представители рода Вильштеттеров жили в Карлсруэ практически с основания города — с 1715 года. По словам ученого, его предки достаточно либерально относились к религии, но свою принадлежность к иудаизму считали неприкосновенной. Единственным возможным путем для социального роста они считали не крещение, а переезд на новые места. Для Рихарда Вильштеттера иудаизм был историей, но историей живой. Переход в другую веру из корыстных побуждений представлялся ему непорядочным и, следовательно, неприемлемым.