– Я буду резок наверно… – В конце, глубоко в подсознании я планировал добавить его имя, но попросту не имел необходимых сведений для подобного обращения.

– Как вам будет угодно, Чарльз. – Ни единого намека на грубость из соображений директора, причем подчеркиваю, без саркастических замечаний говорю. Он назвал меня Чарльз. Насколько я понял, в Бортоке – совершенно ничего необычного, если встречается человек с нерусским и не обыденным именем.

От сигареты я и не намеревался избавиться. Я продолжал! Это было невозможным для меня самого наяву. Первый случай в истории. Духовные интересы против устоев школьного строя на глазах самого президента, не возражающего против топчи тех самых устоев!

– Позвольте узнать, почему меня ещё не выгнали из кабинета? Я вам так скоро задымлю его… полностью. Я же… не из тех, как мне кажется по-вашему, особенных учителей, у которого двухсотлетней давности НЕВЕРОЯТНЫЕ заслуги за десятки лет ОБУЧЕНИЯ, куча подписанных образовательными властями рекомендаций, да тех же грамот. Вопрос: зачем это всё, если не принесло смысла. – Понял ли он мои сатирические выделения? Я думаю, что да. Но вот, всё это – было чем-то подлым и непонятным. Зато я продолжал, и мне это нравилось. «…куча подписанных образовательными властями рекомендаций, да тех же грамот» – я не умел играть по правилам; и всегда, разрушая и смеясь над правилами, меня ожидал проигрыш; но неужто тогда наступала новая эра?

– Да я не вижу причин выгонять вас. Вы курите? Я очень рад за вас! Но мне-то наплевать. Абсолютли, мистер преподаватель английского. Главное – вы пришли – показались мне на глаза, показали… себя, так сказать. И чтобы не кидаться киношными интригами, хотим мы этого или нет, в которых мы уже увязли только что, – вы мне понравились сразу, как вошли. Считайте свой риск, – на слове «риск» у меня загорелась паранойя, он читает мысли, безусловно, – успехом. Он сделал вам прибавку к зарплате.

Риск. Прибавку. К зарплате. Определенно новая эра. До начала моего первого школьного урока в жизни. Как. Как реагировать-то. А элементарно. Я справился. Попадал в такие ситуации будучи подростком. Чертовски замкнутым подростком; поборол замкнутость в некоторых ситуациях – и не ошибся в этом – пригодилось же, пусть в двадцать два, но пригодилось, пусть ещё через сто лет пригодится – но подростком жизнь была правильной.

Как я справился? Забыл его последние слова. Через силу, через выступающие слезы на глазах, но забыл. Слезы на глазах? Да! Это моя биологическая проблема не знаю даже под каким номером. По жизни сентиментален, пустить слезы мог, редко, с четырнадцати лет изменения наступали, поэтому это, слава кому-нибудь, биологическая проблема под одним из последних номеров. А бывало случались просто неловкие дела, и незваные слезы заполняли глаза, душили их, сжимали как могли, притягивая ладони. Я всегда не понимал – почему именно глаза, зачем мучить место, куда смотрят все люди, отсюда и проблемы из прошлого с новыми знакомствами.

– Не подскажите номер кабинета?

Директор, не проронив и звука, практически не пятясь назад, нагнулся к своему столу, взял ключ и протянул мне. На нем были выбиты глубокие цифры. 11—63. Названия кабинетов сразу отметились у меня в голове как неординарные.

– Вот, держите, Чарли. – Плавно съехал на «ты». Более чем порадовало!

Я взял. После этого поскорее захотелось выбраться наружу. Сигарета горела; остановившись перед дверью, я заметил, что от нее в принципе ничего не осталось, аккуратно взял окурок двумя пальцами, бросил взгляд на директора, обернулся обратно к двери и, совершая страшное для многих действие, еще и прокомментировал его:

– Спасибо… товарищ… директор. – И бросил остаток сигареты в цветок рядом с этой белой дверью (заметив, очень смутно, что там уже лежали свежие окурки), в которую сразу, бесспорно, захотелось выбежать сломя голову, не оглядываясь на апокалипсис, случившийся после моего появления.

Вышел. Захлопнул. Совершил. Забыл. Пережил.

Забыл спросить про этаж, но с этим легко разобраться. Это явно первый. И даже не знал, как это принять – но оказалось, что мой кабинет идет через кабинетов шесть от директорского. Напугался – не то слово. Нафантазировал себе массу последствий из списка нежелательных, но спокойно, сохраняя (по крайней мере пытаясь) осанку, прошел к своему 11—63. По ходу думал о разгадке названий кабинетов. Единственная версия, не дожившая до практического подтверждения, такова: окна, эта школа могла бороться за рейтинг в списках школ, которые уделяют основу бюджет-внимания окнам; «1998» была ими перенасыщена, дизайн так и говорил: не стоит скрываться, мы с вами – вырастающие граждане мира, пусть прохожие видят процесс вашего и нашего роста над собою посредством взаимосвязи, взаимопонимания и совместного созидания взрослых и этих самых вырастающих разумов. Окна были узкого образца, с совсем чуть-чуть заметными белыми рамами, как будто прозрачными; если кто-нибудь сосчитает, на против какого окна расположен кабинет 11—63, то я почти уверен, что номер будет 63, а что касается цифры 11, идущей первой в номере кабинетов, то на сей счет близкого предположения не будет, а отдаленное насчет того, что первый этаж и, чтобы статной оставалась оригинальность названий, добавить еще одну единичку.

Ключ похож на те, которые ещё создавались в каком-нибудь Камелоте при каком-нибудь короле Артуре. Старый, железный, тяжелый; но приятный. Ощущения при взаимодействии с дверью – великолепные.

Открыл и шагнул. Шагнул в свой новый, в свой первый класс.

Уют? Обычно многие люди сразу решают для себя, войдя в любое помещение, уютно ли оно, но тут я затруднился. Это длинный кабинет; кабинет, которого я не ожидал; успел даже забыть те образы, ранее представляемые мной.

Прошел ещё немного и посчитал сколько окон. Четыре; современные окна должен заметить. Школа оказалась не из бедных.

Далее я просто обрадовался, по-учительски (ух ты! да я серьезно быстро освоился), по-человечески, по-своему, обрадовался! Причина? Доска, на которой можно писать мелом. Доска, не связанная с компьютером и новыми технологиями. Через секунду сразу же заметил штук пять упаковок белых мелков у меня на столе. Стол, в общем-то, не считая этого, пуст. Но плюс ко всему, оправдывая первичные впечатления по приходу, мимолетно представил для себя, что новые технологии нужны мне как начинающему учителю. Я пошел в учителя – с целями, с идеями, а новые технологии – из списка помощников, оставалось придумать «как включить этого помощника», включу в одиночестве или мне поможет кто-то из будущих учеников, которых я собирался взять под свою психологическую опеку? И у меня, к удивлению, со школы уже ждут парочка идей, работающих с новыми технологиями и всем из них стекающим во всемирную недавно новозародвишуюся «паутину».

Я захотел поверить в то, что школа «1998» перед принятием к себе нового учителя – тщательно, и с особым творческим подходом, проанализировав учительскую жертву, меня в данном случае, подготавливает кабинет, строит и ставит всё так, как нужно учителю. Бред? Фантастика? Я рад! Я очень буду рад, если это и фантастические выдумки! Да пусть! Главное – есть то, что мне подходит; как оно попало на место – обошлось без моего к этому привлечения.

Сел за свой стол. Кожаное кресло на колесиках. Как я люблю. Это конечно необычно; стоило проверить свое везение, есть ли в других классах такие же стулья для учителей. Да черт возьми – я был готов выломать дверь в кабинет директора, приставить ствол пистолета к его горлу, повалить его на пол и кричать на всю огромную школу, что он про меня знает! После чего – он, мать вашу, сказал бы мне: «Спасибо, Чарльз, я не ошибся в выборе!» А потом бы сам нажал на курок пистолета! Я бы и не успел ничего сделать, помешать ему; если бы оно было нужно, ведь я мог улыбнуться и позволить завершить сделанный выбор директора. Он просто бы застрелился. Моей рукой. Меня бы посадили и стать учителем я смог бы только в тюрьме, только не на глазах детей, а в присутствии мерзкой толпы тюремщиков. Черт, представится же тоже; длинный путь, от обучения к «работе» в школе – и в конце тюрьма? Это что же я должен совершить, как преступно повлиять в обществе на учительском дозоре?