А ведь зачем, спрошу я себя, это было совершено мной? Поступок с дверью. Ради шоу? Для какого-нибудь шоу перед этим или каким-нибудь другим попавшимся под беглый ищущий взгляд человеком? Кажется, мне захотелось выкрикнуть: «Именно! Элементарно! Привет, Ватсон!», но придержал шаловливые ковбойские створки.
Не хотелось и думать, что всё это – за первые минуты две после первого осеннего «рабочего» дня в новоиспеченной для меня школе. По образованию я даже не учитель, поэтому не афишировал это как работу, не представлял за трудоустройство. За жизненные творческие пробы – ещё как, но не за работу; а это радовало кстати. Первый жизненный школьный день. Да, безусловно, я учился в школе в детстве, как и все; но я не считал это за жизнь в школе, лично я. Всё было наполовину типично мертвым, само собой.
И вот зайти в школу преподавателем – запуск нового испытания для меня, для Чарли Холлоуэя, парня, которому двадцать два года, для парня, который захотел рискнуть открыть новую вещь в своей жизни, а ведь она долго ждала в тривиальных тайных мечтах, эксклюзивно выплеснуться наружу – захотела не сказал бы, что давно. Мечтой, скользкой и не манящей – на людях, в себе – вся моя деятельность почему-то сводилась к преподаванию, интересно. Мечтал, но не афишировал, как остальные мысли. Ждал роста? Поздно было обдумывать, я уже взошел на пробы!
Я продолжал курить. В школе. Это нереально. Впервые. Впервые в школе, в школе «1998», в абсолютно любой школе, новенький учитель, и пяти минут не пробывший в здании, стоит, курит при всех, играясь взглядами с завучем, чуть ранее вообще захлопнув перед ним входную дверь; великолепно, необычно. То, что он завуч – я узнал позднее. Не подружились? Помирились по полной. Насчет впервые – хотелось самому себе напомнить о десятом классе; когда я достал электронную сигарету и, держа в голове идею «Сознавая, что хочешь, – сотвори», немного покурил ее.
Я американец. Нахожусь в России. Казалось бы, все автоматически должно свестись к тому, что русские корни и так далее и тому подобное, но это чуть-чуть не так (я до последнего шока верил, что все так!). Я прилетал в Россию в детстве (также до последнего шока верил, что только раз!), друзья из интернета хотели встретиться, их финансы не позволяли наведаться ко мне через океан, а возможности моей семьи позволяли путешествия, редкий раз, но всегда этот РАЗ был в точку и, что особенно тешило, оставались впечатления, которые не имели привычки тонуть в возрастной памяти. Но внушительную часть жизни провел в Соединенных Штатах, школа, университет, реальные друзья. Вскоре меня опять потянуло в Россию, вместе с мыслями о преподавании там, и мечты осуществились. Почему потянуло – чувства странные, язык я знал, изучал, кажется, чуть ли не с рождения, культуру тоже ясно помнил, входя в здание школы «1998» – до будущего разговора со своей семьей по телефону – ступал американцем. По образованию я пятьдесят на пятьдесят: журналист (отдельная от второй, по какой-то причине, специальность) и филолог (строго, без ступеней), получал образование крайне странным образом, перепрыгивал с факультета на факультет, учился не могу даже вообразить каким делом «через силу», но получил два полноценных диплома.
Посмотрев на старика в последний раз, я проследовал дальше, что мог сделать быстрее, если бы не этот инцидент; и вошел в длинный, широкий, настоящий фантастический школьный коридор. Подобные я видел лишь в американских фильмах, но не в русских. Мне попалась школа, которая в архитектурном плане стала смотреть гораздо дальше среднестатистических русских? Или все расправили крылья, дав волю рычага управления людям, умеющим показать детям, на что способно современное разнообразие; удивили новой учебной жизнью, сразу тянуло в это верить! Мои русские друзья из детства (оставшиеся со мной и по сей день) много раз с текущими слюнями просили фотографировать им американские школьные классы, где, знаете, парты по одному человеку во многих школах, школьные американские коридоры и столовые. Мне сложно было это понять, разные культуры и страны (шоку в будущем не было и предела), но и я так же просил фотографировать русские школы. Наверное, эффекта «вау» особо не наблюдалось (да и знакомо всё как-то), потому что я практически не смотрел русских фильмов, хотя бы по причине того, что, как мне рассказывали друзья, ничего в российском кинематографе грандиозного не намечалось еще десятки лет, конвейер захватил всю съемочную площадь. Российские фильмы – для показа действительности русским людям, зарубежные, в основной массе американские – для вдохновения людей всего мира на изменения этого строжайшего строя действительности, не углубляясь в десятичасовую пустоту экранного времени. Мне нравилось, что я видел кинематограф таким.
Когда я сам вступил в русскую школу, носящую такое ощущаемо старое название «1998» (что явно означало – открытие школы в 1998 году) – то все же почувствовал, по-моему, определенно то же, что и мои друзья в прошлом, глядя на реальные, «без забожных приукрас», образцы американской школы.
Ещё дома, по телефону, мне передали просьбу директора, чтобы я к нему зашел, обговорить все нюансы, взять ключи кабинета, спросить где он, мой кабинет; я подчинился новому руководителю на своей новой работе и не стал презентовать крутой норов.
Кабинет директора в нескольких метрах от начала коридора, в самом начале школы, можно сказать. Очень порадовало. Мне не пришлось кружить меж этих сотен детей, чтобы выловить хотя бы одного, чтобы спросить у него про директора. Тем более такое знакомство с учениками – явно мне не по душе; ведь эти слова – вовсе не те: заготовки первого урока: в каждом классе.
Я увидел надпись «Директор» на белой двери и постучался, три раза; словно герой из одного довольно популярного сериала про четырех друзей-ученых.
Знаете о чем я забыл? Потушить сигарету. Выкинуть её. Дети бегали по школе, не без ошеломления поглядывая на меня. Кто же этот странный, высокий и худой тип, который курил у всех на глазах настоящие сигареты, испуская, казалось, вагоны густого едкого дыма, как сказала бы любая женщина со стороны, но, спешу заметить, позволял себе курить дорогие сигареты, превосходного качества, любил в основном одну немецкую марку, сигареты «Pepe», настоящий без химических добавок табак; знал и другие марки, но останавливался на «Pepe». Были, кхм, «по молодости», зачатки исследовательской работы на тему сигарет; идея сигарет, которые не вызывали бы привыкания, не ухудшали бы здоровье, дым, возможно бы, все еще пах, пах бы, быть может, и сильнее чем образцы настоящего времени, а не с планеты грез, но никакой химии, никакого отравления, головной боли и бизнеса с расчетом «посадить на них больше народу», ничего из этого! Идея провалилась, я банально не начал составлять план, а о какой тогда кампании университета или инвесторской кампании вложения средств на общество и его спасение, могла зайти речь, если четкая идея не сформулирована официально у истоков.
– Холлоуэй? Чарли? Входите.
Не открыв дверь, он понял, что это я. Великолепно. Камеры?
Заходя в кабинет, успел оглядеться; камер не обнаружил, но вдруг они технологичнее, чем в первом представлении. Мне оно на пользу, я могу и прямо им всем заявить, если появится возможность на обсуждении близкой к этой темы: да, спасибо за инновационные технологии, их не хватало на моем веку на родине.
– Да, это я. Кто-то, по голосу явно не вы, по телефону сказал мне, что обязательно вначале дня зайти к вам. Я пришел, принимайте какой есть. – Я закрыл дверь левой рукой, правую же протянул к сигарете и продолжил, каким я человеком и есть и был, бессовестный и безрассудный мономан, курить. Посмотрим реакцию верховного суда над моим решением, а, взяв выше, и над всем днем, но, взяв еще выше, над всей карьерой, на которую возложены были мысли и уже действия; не подведут ли меня ощущения и, неуместно может прозвучит, нюх на людей.
– Вы… курите? У меня в кабинете? Еще и дверь прикрыли? Улыбаетесь? Я… В шоке. – Он встал. На вид директору лет сорок будет точно. Не толст, часы свободно и по моде передвигались на левой руке, заметные отпечатки от очков на переносице, очки, кстати, слыли привлекательными в наш год; черные туфли и черная рубашка без пиджака – говорила, может и только мне, о необычном директоре; вдруг поладим с ним. И вполне возможно, что ему не более тридцати пяти; что не может не радовать, потому что уж в таком случае у меня появлялись не шансы фантазии найти с ним общие интересы, а действительные возможности подкопаться поближе. Всё это спокойно могло затухнуть на фоне нестерпимого риска – курение в школе.
