История любви, а то ли нелюбви Рассказываю всё как было: родилась я, значит, училась, не пила, никому не давала, по тёмным дворам не гуляла, любила папу и маму, бабу Нюру, курицу, Ваню. Вот с Ваней беда и вышла. Чужой он был, то есть пришлый, его во дворе невзлюбили: не звали на праздники, били. Я его пожалела, накормила, помыла, одела и на себе женила. Так и жили от мыла до мыла: работа, баня и дети, а за детями не углядети! Потом Ваню сильно побили (в селе его не любили). На моих руках он и помер. Собрала я детей и в город — не простила селянам обиды. Теперь меня дома не видно: я пью, гуляю, танцую, по кабакам пирую и Ваню своего поминаю. За что убили? Не знаю. А дети со школы в заводы, нет мне больше заботы! Сорок лет – совсем молодая, весёлая, озорная, в зубах, как всегда, беломора. Вот так бегала я от позора к позору совсем плохому — нетрезвому, холостому. Ты записывай, всё так и было: мать меня не простила, отец в свинарнике умер; а как ветер на курицу дунул, так и баба Нюра помёрла. Собралась я, в деревню попёрла. Приехала, села: – Дома! Завели мы с мамкой корову и ещё долго жили: много ели, водку не пили. Нас на праздники звали, но мы лишь руками махали: – Вы уж так как-нибудь веселитесь, сами с собой деритесь! А мы на лавочку и за семечки, две непожившие девочки, две молодящиеся старушки — бездушные душечки душки. Как я бегала от счастья до счастья Напрямую ни от кого не зависело счастье. Был бы суд-пересуд, а «участие» у завистников быстро найдётся. Кто в моём случае разберётся? Всё хорошо у нас было: дом, корова, свинья, кобыла, и прозвище наше Силантьевы. Фамилия? Да ладно вам! Не обижал меня муж то, жили мы дружно, но не было у нас деток, и мой Михалко забегал. А бегал он по незамужним, то бишь, дитё ему нужно. Забрюхатили сразу трое. Теперь суд. Как понять такое? На суде все ручищами машут! Тятьки вилы на Мишку тащат: «Порешаем (кричат) на месте!» — каждый дочь свою тянет в невесты. Надумала я утопиться иль самогоном залиться, но плюнула, ждать решила – что будет, с меня уже не убудет. Вот такая история приключилась. Недолго мы разводились. У Михайло новая была свадьба, алиментов на две усадьбы, и пересудов лет эдак на тридцать: позор скороспелым девицам! А в деревне осталась я виноватой: от того, что не ходила брюхатой. И мне пришлось съехать, в другое село уехать под названием «строительство БАМа». Там я была желанна. Записалась я в коммунисты и с листа нового чисто жизнь свою начинаю. Знаю, счастье где-нибудь повстречаю, ведь оно ни от кого не зависит, счастье с белого облачка виснет: хватай, молода покуда! А молва, суды, пересуды, где бы ты ни была, догонят: «Разведёнка, прям тут иль в вагоне?» Как мы тётку Нюру крестили
А было всё так: на крещение принимали мы омовение: тётку Нюру с толстющей фигурой посадили на лёд, а она ни назад, ни вперёд. – Прыгай, Нюра! Та: «Не могу, ведь фигура застряла в сугробе!» – Эта дура всю прорубь угробит, её надобно в бане попарить: от лишнего веса избавить. Вот сбросит она сто кило, тогда её и на дно! В баню Нюра, вроде бы, хочет, сидит в сугробе, хохочет. – Тащите её в помывочную, пока волны нет приливочной в нашей воде-океане! «Волн в проруби не бывает, там раки и щуки от разной-всяческой скуки», — Нюрка вдруг испугалась, с сугроба быстро поднялась. А наши местны мужики (тоже ведь не дураки) как её в прорубь закинут! Христа помянут и выпьют литра три самогона: – И что я такой влюблённый в морозы крещенские? – Да. Только бабы пошли дюже мелкие! Я разочарована в любови деревенской Интересные мужчины — те, которые в кручине не бывали никогда. Я б за ними так пошла: голая, раздетая, колхозными заветами вся, как кукла, скована. Я разочарована в любови деревенской. Танец хочу венский сплясать с поэтом злобным. Хлопай, душа, хлопай голодна пока что. Хочу чтоб принц бумажный писал мне… Не напишешь? Слышишь ты, не слышишь? |
