– О! Благодарю вас! – супруга капитана схватила Мэри за руку и тряхнула ее энергично. Она ни о чем не догадывалась. – Вы сама доброта!
В знак благодарности супруги оставили Мэри немного денег, и счастливые, покинули госпиталь, а Мэри долго плакала в кладовой с отвращением глядя на тоненькую грязную пачку на краю стола.
В госпитале долго обсуждали этот случай, и у всех было разное мнение. Одни говорили, что капитан – негодяй и поступил с Мэри очень подло. Другие посмеивались и считали, что Мэри сама хотела «поймать» его, но он оказался умнее.
– Ей еще повезло, что она не забеременела, – утверждала Лиза Кендал, девушка симпатичная и весьма увернная в себе. – Полгода назад одна медсестра уволилась, потому что осталась с ребенком, а ее сержант уехал домой и думать о ней забыл.
– Разве нельзя было пожаловаться начальству? – робко спрашивали девушки.
– Кому? Да и доказать еще надо. Девушка должна думать своей головой. Вот ты, Кэти, так и таешь, когда твой лейтенант Аллен пишет тебе любовные записки и целует ручки.
– Я ничего такого ему не позволяю! – возмущенно оправдывалась Кэти, миловидная толстушка лет двадцати.
– Все так говорят! – отмахивалась Лиза. – Начинается все с записок, а кончается ребенком.
Девушки задумывались. Почти у каждой был в госпитале поклонник или мужчина, который ей очень нравился. Наслушавшись таких разговоров, девушки твердо решали про себя, что не позволят никаких вольностей, пока не получат предложения. Остаться с ребенком, без помощи, без мужа в такие тяжелые времена – это участь, которой не пожелаешь и врагу.
Но шло время, и все забывалось. Кто-то не мог устоять против ласковых объятий и красноречивых обещаний. Кто-то добивался своего и, дождавшись предложения, уезжал со своим женихом или мужем начинать новую жизнь.
Все это было не для Элис.
Ведь у нее был Грем. Самый лучший мужчина на свете.
Она совсем скоро выйдет замуж, и уж Грем-то ее точно не обманет.
Она даже не старалась быть верной. Просто для нее на свете был один мужчина. Поэтому Элис с легкостью отшивала всех ухажоров и вела себя с ними как с маленькмим детьми, беспомощными и глупыми. Поведение ее было настолько безупречным, что вскоре все раненные почувствовали, что добиться внимания мисс Барнхем, пожалуй что, невозможно. Они были почтительны и смотрели на нее с обожанием, но никогда не пытались грубо приставать к ней, предпочитая заняться кем-то более доступным.
Город оживал по вечерам, везде можно было видеть обнимающиеся парочки. Девушки, нарядные и веселые, шумными стайками бегали по городу в поисках кавалеров. Единственный кинотеатр по вечерам был забит до отказа. Молодые люди и девушки только и ждали, когда в зале погаснет свет, чтобы, забыв про фильм, целоваться в свое удовольствие.
Пожилые горожане относились к такому поведению критически. Вязть хотя бы отца Элис. «Девицы точно с ума посходили. – частенько ворчал он. – Готовы повеситься на первого встречного. Совсем забыли о стыде и скромности.» Он никогда не заговаривал с Элис о том, что она должна быть скромной и высоко ценить свою девственность. Он воспитал ее в строгости и верил в ее добродетель. Элис совсем не походила на всех этих сумасшедших девиц, что носились по городу, размалеванные, с пышными прическами, помешанные на мужчинах. Мистер Барнхем представить себе не мог, чтобы его дочь кокетничала, завлекала… Для этого она была слишком простодушна, слишком чиста. Когда он окликал ее, она поворачивала голову и смотрела на него таким безмятежным, таким открытым взглядом, что он ни на минуту не сомневался в ее порядочности. Впрочем, если она надевала новую юбку или шляпку по-моднее, он оглядывал ее недовольно. «Зачем ты так нарядилась, дочка? Не стоит привлекать к себе внимание. Ты и так красивая девушка. Слишком яркий наряд тебе ни к чему.» Иногда по простоте душевной, Элис рассказывала ему что какая-нибудь девушка из госпиталя попала в затруднительное положение. Он слушал ее внимательно и обязательно говорил, пожимая плечами: «Что ж, дочка, эта девушка сама виновата. Нужно помнить себя. С порядочной девушкой ничего подобного случится не может.» От его слов веяло такой убежденностью, что Элис безоговорочно верила ему. Но, когда утром, по дороге на работу, Элис видела целый поток женщин, красивых и не слишком, молодых и в годах, каждая из которых мечтала только об одном – встретить своего Джона или Питера, завести семью, детей, она начинала сомневаться в его правоте. Этих женщин было так много, а молодых, здоровых мужчин – так мало. Оставался госпиталь, в который женщин со всей округи тянуло как магнитом. Все они нанимались на добровольные дежурства по выходным. Разряженные, с подведенными в соответствии с модой глазами, они торчали у входа, расточая призывные улыбки и бросая по сторонам быстрые, жадные взгляды. Каждая надеялась, если не найти своего суженного, то хотя бы услышать комплимент в свой адрес, увидеть улыбку, адресованную ей, прочесть интерес к своей персоне со стороны какого-нибудь мужчины, пусть даже и не очень привлекательного. Раненные, особенно из тех, что уже шли на поправку, более чем охотно шли на встречу этим желаниям. Они тоже долго, очень долго ощущали на себе отсутствие женской ласки и красоты. Правда, их намерения были более конкретными. Каждый хотел завести интрижку с Мери или Гейл, насладиться ею сполна, а потом уехать на родину и забыть о том, что было в госпитале Уилоби в 1914 г.
Каждый день какая-нибудь Мэри или Гейл уходила в подсобку, чтобы тайком поплакать над разбитым сердцем, из-за того что ее возлюбленный уезжал навсегда или больше не захотел с ней видеться по вечерам и переключил свое внимание на другую девушку. И тогда Элис думала, что, пожалуй, отец прав. Эти девушки слишком доверчивы, слишком легковерны.
Сама Элис вела себя очень сдержанно, хотя и дружелюбно, и всячески давала понять, что не намерена принимать ухаживания со стороны солдат и офицеров. Одевалась она всегда скромно, а больничная форма медсестры и вовсе скрывала прелести ее фигуры. Она прятала волосы под грубый накрахмаленный чепец и надеялась, что эта униформа делает ее похожей на остальных девушек в госпитале. Вновь прибывшие раненые, если только раны были не слишком тяжелые, смотрели на нее восторженно, улыбались ей, но потом понимали, что у них нет шансов, и оставляли ее в покое, одаривая вниманием девушек попроще. Иногда, правда, попадались очень уж нахальные типы, вроде одного капитана с легким ранением руки. Он так нагло обсматривал ее фигуру с головы до ног, что она невольно краснела и съеживалась под его раздевающим взглядом. Он был дерзким, и его мало интересовало, нравится он ей или нет. Элис делала ему перевязку и чувствовала, как он утыкается глазами ей в грудь, вдыхает ее запах, шарит глазами по ее лицу, по губам, и ей казалось, что еще немного, и он вопьется в ее рот своим, с маленькими черными усиками над верхней губой, которые придавали его лицу что-то зловещее, и каждый раз Элис становилось противно и немного жутко. Но пожаловаться на него Элис не могла, потому что за все время он не только не сказал и не сделал ничего оскорбительного, вообще не сказал ей ни слова. Не могла же она сказать, что он как-то не так смотрит на нее! Про себя она называла его самыми оскорбительными словами, которые были ей известны, но где-то в глубине души, понимала, что если, не приведи Господь, они остануться наедине, то он сделает с ней все, что пожелает. И она будет стоять как парализованная, и у нее не хватит сил ни оттолкнуть его, ни закричать. Все дело было в ощущении уверенности и силы, исходившем от него. Одним взглядом он заставлял ее опускать глаза, и как не старалась она в его присутствии придать лицу строгое или равнодушное выражение, но как только чувствовала как его глаза шарят по губам, по груди, сразу начинала волноваться, руки становились неловкими, она роняла бинты и лекарства. А главное – предательский румянец, густо покрывавший щеки, выдавал ее с головой. Если бы не волнение, за которое Элис так злилась на себя, он бы давно оставил ее в покое. Но она ничего не могла с собой поделать. Еще никто не заставлял ее чувствовать себя такой униженной и такой… соблазнительной. Он даже смотрел на нее не как на женщину, а как на добычу и, замечая ее смущение, гаденько улыбался. Элис понимала, что он будет забавляться так долго, как ему будет угодно. Он так опротивел ей, что одно время она даже подумывала уволиться. Но вскоре его выписали, и он отбыл не то в Брайтон, не то в Балтимор, так что через некоторое время она и думать о нем забыла.
