Бабы наши деревенские заботились об учителе. Кабы не они, он за книгами своими и поесть бы забывал. А так, глядишь, то Мишка Ульянин с чашкой творожников да банкой молока к учителю бежит, то Петька Кузьмы-тракториста пакет со снедью тащит. И с постирушкой ладно было. Замок-то на двери его квартиры просто так висел, можно сказать, без ключа. Григорий Павлович ключ рядом на гвоздь вешал, чтоб не потерять. Зайдут соседки, соберут грязное, а потом всё, только уже чистое, подлатанное да с пришитыми пуговицами, вернут тем же путём.

Шибко жалели учителя наши бабы и гневались на жену его непутёвую, которая бросила Григория Павловича и сбежала в город с клубным работником.

Ребятишки гуртом за ним ходили.

Да и то сказать, много чего знал Григорий Павлович и умел рассказывать так, что даже Силантий иной раз рот закрывать забывал заслушавшись. А когда учитель поведал нашим бабам про казнь Марии Стюарт, так те даже панихиду захотели по ней заказать у местного батюшки, но Григорий Павлович объяснил, что вера у той шотландской Марии была католическая и отпевать её по православному не положено. Грех.

Правда, люди не поверили, что Мария была не русской национальности. Имя-то наше. Однако Григорий Павлович и тут нашел, что сказать: мол, имя Мария корнем своим идёт из иврита, ежели по Библии брать. Да и Иван тоже. Покачали бабы головами и разошлись. А учителя с тех пор ещё больше жалеть стали. Болезный потому что. Ишь, чего удумал-то? Иван да Марья – евреи! Тьфу! Да отродясь они ими не были!

В начале 90-х стал сдавать Григорий Павлович. А уж после того, как два приехавшие из города мордоворота, представившиеся профессорами каких-то древних наук, его крепко побили и забрали коллекцию старых монет вместе с иконой Казанской Богоматери, которую написали ещё в среднем веке, учитель совсем занемог. Он призвал к себе Федьку, сына Силантия, и передал ему два ящика из-под сгущенки с бумагами и газетными вырезками. Федька тогда уже историческим доцентом в университете работал и при помощи этих бумаг мог возвыситься по службе. Конечно, Силантий не очень в это верил, но в это верил учитель.

Только Федька не стал на чужих ящиках возвышаться, а всё пропечатал под именем, как он говорил, настоящего автора трудов. Учителю какое-то звание должны были присудить, но не успели. Помёр учитель.

Родных у Григория Павловича не было, хоронили всем селом. Хорошо похоронили. Не будет обижаться. Микола, кум Силантия, тоже белорус, доски сосновые сухие на гроб дал, себе их берег. Кум – мужик крепкий, ещё успеет сосны насушить. Он уже, кажись, в третий раз со своего гроба материал-то отдаёт. В селе, как кто преставится, так родственники упокоенного и говорят:

– Надо до Николая идти, у него добрый товар.

Теперь кум начал сушить доски уже на несколько гробов сразу. Мало ли чего. Отдашь со своего, а сам потом в сырой ляжешь.

Силантий тоже на чердак шесть тесин забросил. К себе примерил – должно хватить. Не забыть бы, внуку сказать про заготовку-то.

Стол поминальный бабы наши тоже по-людски организовали. Кума Одарка, жёнка Миколы, блины целый день пекла, чтоб всем хватило. Соседка Силантия кисель в двухведёрной кастрюле варила. Силантий помогал ей эту кастрюлю с печки снимать. Его Марья булочки стряпала.

Местный буржуй, который себя предпринимателем кличет, целый ящик водки дал из своего магазина, вина и из закусок там чего-то. Друг его, тоже бурж… то есть, предприниматель, котлет и колбасы привёз. Сам привёз!

А иначе и быть не могло, потому что и они сами, и их детки тоже у Григория Павловича учились. А ещё учитель им какие-то юридические бумаги помог составить, чтобы они своё ЧП организовали и на учёт поставили по всем правилам. Учитель очень грамотный был. По всем вопросам до него шли, и никому он в помощи не отказывал.

Говорят, что предприниматели своих друзей компаньонами называют. О-хо-хо, и тут на иностранный манер. Вот Силантий с Миколой с детства в сябрах, то есть, в друзьях ходят. А теперь они что, компаньонами стали?

Внук как-то пытался объяснить разницу между дружбой Силантия с Николаем и дружбой новых русских, только дед всё равно не понял, почему дружба бывает разной. Выходит, у них с кумом – одна, а у предпринимателей – другая? Неправильно это. Дружба, она дружба и есть. Или нет её.

Внук ещё про конкурентов каких-то говорил. Ими становятся друзья, когда чего-то не поделят. Вроде, как и друзья они, только заклятыми становятся. Иногда даже смертными. В смысле, убить друг друга могут. Это не понятно не только Силантию, но и его сябру куму Миколе. Как, вообще, можно убить человека из-за чего бы то ни было?

Нет, наши новые русские, местные которые, – не такие. Ладно, пусть называют себя компаньонами, только – упаси Господь! – не заклятыми. Не конкурентами.

Выходит, как при жизни своей делал, так и смертью своей учитель всё село собрал воедино: старых русских и новых, сябров и компаньонов.

Правда, глава администрации хотела, чтобы не село, а соцзащита хоронила Григория Павловича, поскольку безродный он. Да куда там! Наши бабы такой гвалт в сельсовете устроили, так поднялись на главу, что она даже свои деньги на похороны в общую кучу вложила. Целую тысячу! Силантий думает, что это она с перепугу, а кумов сосед говорит, что глава потом вместо этой одной тысячи целых три отмоет похоронами и в свой карман упрячет.

На похороны вместе с Федькой приехали солидные люди. Многие из них учились у Григория Павловича и стали теперь большим учёными. Правда, были они почему-то такими же нищим, как его Федька и их учитель.

Могилку огородили штакетником, а памятник из города привезли. Большой. Дорогой. Из гранита. Это уже университет расстарался.

Теперь школа за могилкой ухаживает. Цветы садят, столик и лавочку сделали. На родительский день люди и к нему наведываются, добрым словом, рюмкой да блином с киселём поминают. Бабы, как по родному, слёзы вытирают и самодельные бумажные цветочки возле памятника кладут.

Нет, любили Григория Павловича, любили. Хороший был человек. Светлый. Он всегда говорил о каких-то вечных ценностях, о сопереживаниях, о духовном единстве людей, об их высоком предназначении. Не всё из сказанного учителем понимали односельчане, но одно было ясно, как Божий день: человек должен оставаться человеком. Всегда. При любых обстоятельствах. Главное – не потерять облика своего, не изгадить души.

Что ж, все там будем. Вот и Марья у Силантия померла, одного его оставила. А ведь молодая совсем была, восьмидесяти ещё не исполнилось.

И на здоровье особо не жалобилась, а скрутило вот её в одночасье, и сгорела она, как свечка. Два года уж минуло, а ему всё кажется, что она где-то рядом и живая. Конечно, почти шестьдесят годов бок о бок прожито, разве ж можно теперь представить себя без второй половины? Только теперь-то и понял Силантий, почему жену называют «вторая половина». Не стало Марьи – стал Силантий наполовину (на половину!) пустым.

Днём ещё туда-сюда, где разговором с кем-нибудь себя займёт, где – работой. А вечерами хоть волком вой от тоски и одиночества. Может, и прав внук? Может, и впрямь лучше к ним поехать? Хотя бы на зиму. А что? Не понравится, не приживётся – вернётся в деревню. Кум Микола тоже советует попробовать городских булок. И за хатой пообещал приглядеть.

Ладно. Приберёт Силантий огород, а там видно будет.

Была и ещё одна причина, которая держала Силантия в деревне – преданный и верный друг Полкан…

Полкан подошел к сидящему на крыльце хозяину и улёгся у его ног. В его глазах плескалась тревога. Силантий понимал, ЧТО лишило привычного покоя его друга: умное животное чувствует предстоящую разлуку и боится её. Да и сам старик боялся этого. Но разве мог он навязать сыну и внуку ещё и старого Полкана? Хватит с них и одной немочи – старого Силантия. Однако и бросить верного пса он тоже не мог.