Мотылетки на мельнице
Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Мотылетки
Бьем мотылеток.
Что с ними еще делать, как не бить. Летят, летят себе куда-то, летят-летят, ловят что-то на лету.
Вся жизнь в полете, вся жизнь в воздухе.
Мы-то народ серьезный. Если бы мы народом серьезным не были, мы бы досюда не дошли, мы бы из городка своего не вышли.
Да и вообще не было бы у нас никакого городка.
Идем.
Поднимаемся на высокую гору. Бьем мотылеток, а чего они летают, мешаются.
На то и мотылетки, чтобы мешаться.
– Сколько прошли? – спрашивает Аукам.
– Два миллиона шестьсот тысяч четыреста восемьдесят эм-тэ.
– А осталось сколько?
– Где-то двести тысяч эм-тэ. Да до вечера дойдем.
Аукам качает головой.
– Успеть надо.
Киваю.
– Успеем.
Бьем мотылеток.
Много их тут на горе, летают, летают, ничего не понимают.
Где им.
Это человек понимает, мотылетки-то глупые-глупые.
А торопиться надо. А то ведь скоро полночь, а к полуночи луна на гору опустится. Ну, конечно, не совсем опустится, если бы совсем луна опустилась, тут бы земли уже не было. Но близко-близко луна к земле будет, так близко, что уже не поймешь, где луна, где земля, вот так подпрыгнешь – и в воздухе зависнешь, а если посильнее оттолкнуться, подхватит тебя луна, унесет…
У нас все рассчитано. До последнего эм-тэ. Хотя нет, до эм-тэ трудно будет рассчитать, это ж как исхитриться надо будет, чтобы до эм-тэ.
Эм-тэ всего-то с половину моего ногтя. Кто такую единицу вообще выдумал – эм-тэ. Ладно бы в человеческий рост, или в руку человеческую, а то – эм-тэ…
Бью мотылеток.
А то мешают, летают, спасу нет.
Торопимся.
Надо успеть до полуночи.
Когда луна. А там, на луне…
Не знаем, что там, на луне.
Только предполагать можем. Сто миллиардов тэ-эм назад, говорят, народ какой-то на гору поднялся и на луну перебрался жить.
Не люди.
До людей еще.
Кто его знает, что там до людей было. Что-то было. Племя какое-то великое было, народ какой-то, теперь уже и не помнит никто, что за народ. Одичали те, кто тогда был, до зверей опустились, или черт пойми, до чего, только знания от них остались. Как скорость рассчитывать, как расстояние, эм-тэ, тэ-эм…
Так-то.
Бьем мотылеток. Много набили, на ужин хватит. А может, еще и на завтрак останется. Если повезет. Завтракать-то уже на луне будем.
Небо тучами заволокло, не видно ничего с вершины.
Только луну видно. Большую, круглую, вон зависла над нами, все кратеры видны.
И мотылетки роятся. Надо побольше набить, чтобы и на завтрак хватило.
Бьем.
Первым подскакивает в небо Аукам. Мне прямо обидно, я экспедицию устроил, я оплатил, а он первый подскочил. Ну да подскочил и обратно на землю хлопнулся, прыгать-то посильнее надо.
Прыгаю. Что есть силы. Отталкиваюсь.
Лечу. К луне. И Аукам за мной. Боязно, да как не боязно, как знать, как народ тамошний нас примет, от которого только и остались, что тэ-эм, эм-тэ… И сигналы из космоса, сначала простенькие – один плюс один два, два плюс два четыре – а там и посложнее…
Падаем на серебристый песок, кое-как собираюсь, чтобы не разбить голову. Приходим в себя, отползаем от пустоши, над которой в небе замерла земля, – тут, главное, не подскочить, не дать земле забрать себя обратно.
Смотрим в мерцание огней далеко на горизонте.
Город.
Там должен быть город.
Идем к городу, тащим на себе нехитрое снаряжение и сетки с мотылетками. Много мотылеток, надолго хватит. Мелкая мотылеточка выпархивает из сетки, бью, смотрю на свою ладонь…
Смотрю на ладонь…
Лежит мотылетка, чуть больше моей фаланги.
Чуть больше моей фаланги.
Спрашиваю себя, сколько живет мотылетка. Молюсь, чтобы не семь с половиной часов. Нет. Подключаюсь к Сети, проверяю, так и есть, семь с половиной часов.
Смотрю на горизонт, на уже недалекий город, на делегацию, легкую, воздушную. Невесомую.
Ору.
– Мотылеток бросай!
– А?
– Бросай, говорю, мотылеток!
– К-куда?
Аукам не понимает. Выхватываю у него из рук мешок с мотылетками, бросаю в овраг.
– Закапывай… скорее, закапывай!
Взглядом встречаюсь с предводителем делегации.
Понимаю, что поздно.
Моя земля
– И сколько их у вас?
– Было или сейчас есть?
– Ну… было.
– Ой, не помню я. Честное слово, не помню.
– Ну а сейчас сколько?
– Ой… миллиардов девять будет.
– Чего девять?
– Миллиардов, чего.
– М-м-м… и хотите сказать, вы их всех любите?
– Всех. Люблю.
– Вам не кажется, что это… м-м-м… странно?
– А что тут странного?
– Ну… даже не знаю. Но странно. А они вас любят?
– Я даже не знаю.
– Не знаете?
– Честно… нет. Хотела бы проверить…
– И как вы это собираетесь проверить?
– А вот…
Воздух разрывает легкие.
Сердце взорвалось – уже который раз, разлетелось на мелкие осколки.
Бегу – когда уже нет сил бежать, сам себе удивляюсь, что бегу. И кажется – так медленно, ужасно медленно, как во сне, когда впереди что-то важное, нужное, и хочешь бежать к нему, а беспомощно перебираешь ногами на месте, а оно удаляется… все больше.
Бегу – больно пинаю ногами землю, прости, земля, прости нас всех, мы всю жизнь пинали тебя ногами…
Бегу – уже не дышу, хватаю воздух, которого как будто и нет…
Моисей все еще там, на горизонте…
Я верю – он ждет меня…
Бегу – по планете, которой больше нет. Бегу – по тому, что было землей, что еще есть – и в то же время нет, бегу – от берегов Португалии, от солнечных портов, дальше, по знойным улицам Мадрида, по сверкающим огням Елисейских полей, через альпийские леса, через рождественские улочки какого-нибудь Дрездена, пропахшие омелой, через новогоднюю Прагу, и дальше, мимо заснеженной Москвы, по бескрайним снежным полям, через глухую тайгу – туда, где Моисей ждет меня.
По Земле…
По Земле, которой больше нет. Прости, Земля, я слишком долго обещал себе – потом, потом, и я знаю – теперь уже поздно, я тебя не увижу.
Мы так и не встретились, Земля.
Прости…
А как я любил тебя, Земля… Наверное, ни один человек на тебе не любил тебя – так, как я. Никто не жаждал тебя так сильно, никто не обожал тебя так – страстно, неукротимо, никто не желал тебя так – хищно, жадно, никто…
Земля…
Что я знал о тебе…
Я знал одно – ты должна быть моей.
Я знал одно – я должен был увидеть тебя, всю, всю, от и до, со всеми твоими столицами, сфинксами, пирамидами, парфенонами, джунглями, амазонками, эверестами, триумфальными арками, мадридами и мадакаскарами. Я желал тебя – как желают самую страстную любовницу, я готов был потратить на тебя все – но у меня не было ничего.
Я рвался к тебе, Земля… Еще тогда, в каком-то там классе, когда бежал – от дома, от школы, от икс-квадрат-минус-два-икс-плюс-один, от мультиков по воскресеньям, от самого себя – к тебе, Земля. Все казалось так просто, на велике добраться до Москвы, до Питера, там через границу – в Таллин, в Варшаву, в Прагу, дальше…
В десять лет расстояния кажутся такими ничтожными…
Прости, Земля… что не смог, что арестовали, допрашивали, будто увидеть землю – это какое-то преступление. Родители для тебя столько делают, вон, своя комната есть, и комп, и вон, ролики, велик, счастья ты своего, пацан, не понимаешь…
Бегу…
Чувствую – легких уже нет, остались кровавые лохмотья, от сердца тоже, бегу, спотыкаюсь, падаю, лицом в землю, земля не хочет отпускать меня, земля держит – как самая страстная любовница.
