Юрий Домбровский

Поэт и муза

Стихотворения

ДЕРЖАВИН

О, домовитая ласточка,

О, милосизая птичка.

Грудь красно-бела, касаточка,

Летняя гостья, певичка.

. . . . . . . . . . . . . .

Восстану, - и в бездне эфира

Увижу ль тебя я, Пленира?

"Ласточка"

I

К чужим стихам взыскательно-брюзглив,

Он рвет листы - тоскующий задира

Год пролетел, как умерла Пленира,

Свирель цела, но глух ее мотив;

"Ла-ла, ла-ла! Ты должен быть счастлив

Сияньем благ, невидимых для мира.

Обвита элегическая лира

Листами померанцев и олив.

Почто ж грустишь, великий муж?"

- Я жив,

Как тяжело с живыми мне, Пленира!

II

Скрипя безостановочно пером

И рассыпая голубую влагу,

Он пишет: "Жадные к вещественному благу,

Вы златом убираете свой дом."

(Перо порвало толстую бумагу,

И волосы сверкнули серебром,

Тем матовым сияньем неживого,

Что притупляет голову и взгляд.

В долине старости ни Муз и ни Наяд

Амур грустит у камня гробового.)

"Вы совесть променяли на венки,

На алчное ласкательство прелестниц"

Встает. Не трость по переходам лестниц

Стучится кровь в холодные виски.

"Таким рожден я - гордым и простым!"

Медлительная догорает осень,

Тихи закаты - золото и просинь

Плывут над парком - тоже золотым.

Свирель поет: "Будь спутником моим,

И молодость даров твоих запросит.

Кто мудр и тих - того прекрасна осень,

Тот любит дев и Музами храним."

Свирель сулит: "Будь спутником моим,

И женщина твою украсит осень."

Он ей: "Молчи! Есть камень на откосе,

Есть белый крест - моя любовь под ним!"

III

Река. Молчит алеющая гладь,

Все в красных, желтых, белых позументах.

Стоят рябины в гроздях, словно в лентах,

И клены собираются взлетать;

Растет поганка на трухлявой ножке,

Скрипит зеленый гравий на дорожке,

Осенним солнцем налиты кусты,

В глухих аллеях небо, как окошко,

В них иволга орет, как будто кошка,

И падают и падают листы.

x x x

Беседка Муз. На круглой крыше лира,

Она уж покосилась и давно

Разбито разноцветное окно.

Внутри темно, не прибрано и сыро...

Он снял колпак и думает: "Пленира!

Здесь смерть взяла твое веретено."

А жизнь течет, бежит горох по грядке,

Кудрявясь, вьются кисточки плюща,

И кружатся, и носятся касатки

Взлетая, упадая, трепеща.

О, птица милая! То в небе золотом,

То над тростинкой зябнущей и чуткой

Сверкают потемневшим серебром

И чернью отороченные грудки.

Заботницы! Вверх-вниз, туда-сюда

Несетесь вы в распахнутом пареньи,

Где ж ваш приют, касаточки? Куда

Течете вы, как воздух и вода,

Храня зарю на сизом оперенье?

Как колокольчик, горлышко у вас,

Вся жизнь - полет, а отдых только час!

Так он стоит, прижав ладонь к виску,

Весь в переливах осени и света.

"Вот ласточки! - и смотрит на реку,

Ты жизнь моя...?"

И долго ждет ответа.

ГНЕДИЧ И СЕМЕНОВА

Мой путь одинок, я кончаю

И хилую старость встречаю

В домашнем быту одинок.

Печален мой жребий, удел мой жесток.

Гнедич

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты...

Пушкин

"Она красавица, а я урод

Какой все это примет оборот?

Я крив и ряб. Я очень, очень болен.

Она легка, как золотая пыль,

В ее игре и блеск, и водевиль,

А я угрюм и вечно недоволен.

Я хмурюсь, а она, смеясь, поет...

Какой все это примет оборот?

Но, други милые, она ведь так прекрасна!

В моей квартире, гулкой и пустой,

Она такой сияет красотой,

Таким покоем - ласковым и ясным,

Как будто бы в жилище дикаря,

Какого-то сармата или скифа,

Из Индии с кораллового рифа

Спустилась Эос - юная заря.

Но, дева милая! Нет, вы не Антигона,

Вы муза романтических поэм.

Пред кем же я теряюсь?! Перед кем

Склоняюсь и безмолвствую влюбленно?

Громка моя размеренная речь,

Вся в плавной неподвижности покоя.

Есть стих, как конь, есть стих, как бранный меч,

Есть стих, как слон перед началом боя!

Такой мой стих, да я-то не такой

Пред Вашей равнодушной красотой.

Вот отчего, рассудок разлюбя,

Мгновенно забывая все на свете,

Одну лишь Вас имею я в предмете,

Лишь Вас одну. - Тебя, тебя! Тебя!"

Отходит от трюмо и вперевалку

Берет свой плащ, разыскивает палку

И в дверь бегом.

На берегу реки

Над камнями расселись рыбаки,

Достали где-то щепок на растопку,

Над огоньком повесили похлебку

И разговором занялись простым.

И вдруг глядят: развалистый и рябый,

Большой и желтокожий, словно жаба,

Высокий человек подходит к ним.

На нем убор блестящий, плащ крылатый;

Взглянул на них, поближе подошел,

Цилиндр снял, поправил свой хохол

И говорит:

- Как здравие, ребята?

- Спасибо, ничего.

- Вы чьи?

- Да чьи? Мы из деревни Светлые Ручьи.

- А, из деревни! - и единым оком

Он смотрит неподвижно и жестоко.

- Так из деревни? - подошел к воде,

И жадно мочит лоб, лицо и шею.

- Что ж, выпивши?

- Да пить-то не умею,

А помогает, говорят, в беде.

- Что ж за беда-то?

Вдруг взмахнул рукою,

Сквозь зубы выругался и пошел,

И вдруг Омир, огромен и тяжел

В колокола ударил над Невою.

Бежит, спешит, тяжелый и большой,

Все выше, выше поднимая спину,

И слышат рыбаки, как он запел:

"Гнев, богиня, воспой

Ахиллеса, Пелеева сына".

ВЕНЕВИТИНОВ

Внимайте; чтоб сего кольца

С руки холодной не снимали,

Пусть с ним умрут мои печали

И будут с ним схоронены.

"Завещание"

Века промчатся и, быть может,

Что кто-нибудь мой прах встревожит

И в нем тебя откроет вновь.

"К моему перстню"

Среди могильной пыли

И сами все в пыли,

Мы гроб его открыли

И перстень извлекли.

Среди могильной пыли

Кладбищенской земли.

Из тесной домовины

Мы вынесли на свет

Его большой и длинный

Мальчишеский скелет.

Из тесной домовины,

Тесней которой нет;

И вот два музыканта,

Девица знойных лет,

Два франта-аспиранта

И дед - пушкиновед,

Священники без шапок,

И в шапке землекоп,

И мы, две мелких шавки,

Разглядываем гроб.

Там чуждый нашим спорам

Лежит уж столько лет

Тот мальчик, о котором

У нас суждений нет.

Тот мальчик, о котором

Конца нет нашим спорам,

Но правды тоже нет.

И шептались духовные лица:

"Если руки простерты на бедра,

Это значит: самоубийца..."

Ах, молчите, духовные лица!

Спи, мой юный, мой чистый, мой гордый,

Не достать их догадливой сплетне

До любви твоей двадцатилетней.

У нее ни морщин, ни седины,

И ни повода, ни причины,

Ни начала, ни окончанья,

Только радуги, только звучанья,

Только свет из глазничных отверстий

Все светлей озаряет твой перстень,

Да шумит покрывало у милой,

Что пришла погрустить над могилой.

Что ж грустить? Не звала, не любила,

Только перстень она подарила,

Только перстнем она одарила,

Только гибелью благословила.

Осветила мучительным взглядом,

Напоила любовью, как ядом;

И твое утомленное тело,

Словно яблочный цвет, облетело,