И вот эта Марина попросила нас об ответной услуге. Она училась в каком-то институте, и ее заставляли приходить на физкультуру в шортах. Их преподаватель был сущий жеребец, так и косил своим конским глазом, а ей это не нравилось. И она сказала жеребцу, что не смеет ходить в шортах, потому что страдает отталкивающим кожным заболеванием. Теперь за базар предстояло ответить, и она хотела, чтобы мы разрисовали ей ноги пострашнее.

Мы взяли большой дерматовенерологический атлас и пошли в ресторан «Универсаль». И там разложили его на столике, между закусочек и графинов, и стали придирчиво выбирать болезнь.

Ресторан опустел в радиусе нескольких столиков. А официанты приближались на цыпочках, очень недовольные. И никто не приглашал ни Марину на простой танец, ни нас на белый.

Что-то мы там выбрали, дальнейшее тонет в тумане. Мой приятель повел Марину к себе на квартиру, и что уж они там нарисовали, я не знаю.

Прочитал в газете, что Гитлер умер в 1964 году в Аргентине.

На самом деле он вообще не умирал. И не рождался. Как и Сталин. И все остальные с ними, включая ныне действующих.

Потому что ничего и нет, кроме огромного гадостного озера, которое дымится и регулярно лопается пузырями, как это принято на Огненной Земле. На высоте опузырения это дерьмо видит сон про себя, в которым оно имеет пирамидальную форму, олицетворяя нацию, с оптимальным, себе под стать, правителем на верхушке.

Итак, посетил я в Гавани книжный салон, где позанимался презентацией «Литературных кубиков».

В Гавани хорошо, особенно утром, когда настроение еще не испортилось.

Я по-писательски задумчиво озирал морскую даль – наверно, думал о судьбах страны. Потом с удовольствием осмотрел щит с программой мероприятий. Мы были обозначены отдельным номером и шли через запятую: Дуня Смирнова, Крусанов, Топоров. Я удостоился почетного множественного числа «и другие».

Внутри увидел почетного Сергея Степашина, постоял рядом с ним. Потом купил у БГ книгу песен, назвался Алексеем и попросил надписать. Он всем кивал с заученной доброжелательной улыбкой, и у него бородка торчала не то китайская, не то троцкая.

А потом я скромно уселся на сцене сбоку и присосался-таки к известным людям: всех усиленно фотографировали и снимали для телевизора, который обещают в воскресенье, но меня обязательно вырежут, как уже было, я знаю.

Ну, я поговорил немного в микрофон, не особенно вникая в сказанное.

Потом гулял по этому салону, рассматривал разные книжки и издательства. Почти ничего не купил. Заинтересовался было каббалистами, но они вдруг повели себя как сайентологи и свидетели Иеговы: «Что-нибудь об этом слышали?» Я бежал.

Устроился пить кофе в каком-то закутке, рассеянно слушал очень круглого, сытого молодого человека, который кусал бутерброд с рыбой и озабоченно говорил своему товарищу: «Великие художники умирают нищими».

Делать больше было нечего, и я отправился скандалить в один киномагазин по поводу дерьма, которое они мне вчера продали.

Любой фрилансер, возражая офисному планктону, обязательно скажет, что может, если захочет, не работать, а вовсе завалиться поспать. Фрилансеру вообще замечательно живется. Вот просыпается он и приходит в ужас от того, что снова проснулся и вообще живой. Пожалуйста – спи дальше.

Я тоже решил, что пошли все к дьяволу, надо бы вздремнуть, пока никого нет дома. Не тут-то было.

Этот черт, проживающий за стенкой, тоже фрилансер – если задуматься, ибо пенсионер, удумал заколачивать гвозди.

Вот я поражаюсь: уже и мозги он пропил давно, и яйца, и помирать уже очень скоро, и если сколачивать что-нибудь, то разве что гроб, или прилаживать крюк на стенку. Нет! старается, как муравей, крепит полочку, пилит по дереву в паузах между ударами.

Сплошные воля и представление. Неуемная воля и затянувшееся представление при медленно свирепеющем зале.

С тоской поглаживаю дверной косяк.

Многие измеряют своих отпрысков, пока это еще имеет для родителей смысл и вызывает радостные эмоции, а не печальную констатацию неумолимого факта. Прикладывают линеечку, чертят карандашом, пишут число.

Я тем же занимался.

Может быть, я чересчур усложняю дело, но мне всегда казалось, что ценность здесь – если она вообще есть, эта ценность – имеет все в комплексе: не только рост и дата, но и цвет карандаша, и толщина линии, и почерк, и четкость.

Возможно, я предъявляю к действительности слишком много требований. Тесть мой, конечно, хотел как лучше. В мое отсутствие он взял и пропилил все дочкины черточки-отметки, с 99-го года начиная, и все они стали одинаковые.

Зато появилась добротность.

Не вырубишь топором, да. На века. Эстетика пилорамы.

Утро, приятный летний дождик за окном, уверенно зеленеет трава.

«Все было пасмурно и серо, и лес стоял, как неживой, и только гиря говномера слегка качала головой» (с) А. Галич.

Промучился бессонницей – не знаю уж, почему. Привалился к окошку: старичок, еле держащийся на ногах, прицеливался корпусом в скамейку. В руке держал настойку боярышника. Достоинство в нем сохранилось, он опасался сесть на мокрое, и потому выудил из-под скамейки, из самой грязи, насквозь промокший лист картона. Удовлетворенный сел, и к нему сразу приблизился кто-то такой же.

Жена с утра пораньше рассказывает о вчерашнем. Они курили с коллегой, возле школы, и проглянуло солнце, и жена сказала, что вот – замечательно, солнышко выглянуло. А тот продолжил: «И голуби вон, смотрите, клюют говно». «Радостно так!» – добавила жена, и я мрачно поинтересовался, что радостно – продолжил или клюют? В коротком дискурсе сошлись, таким образом, оптимизм, пессимизм и что-то третье – пытливость, что ли, мною проявленная.

Побрел в магазин, там женщина. Голосом, каким вызывают Скорую Помощь, и с таким же лицом: «Мне свеклочки, два киллограмчика…»

Вот что я вчера видел в метро. Идет инвалид. Что-то врожденное или приобретенное. Идет очень мелко, немного кривляется. А за ним топает другой человек, уткнулся на ходу в книгу. И незаметно для себя подстроился под темп. Инвалид семенит, оглядывая окрестности идиотским взглядом, и читающий семенит.

А ведь можно очнуться и обойти.

У меня ощущение, что я тоже пристроился кому-то похожему в спину, и книжка-то дрянь, которую я увлеченно читаю, но оглянуться не получается.

Быть Брюсом Уиллисом. Да. Иногда получается.

Перекусил провод.

Долго выбирал. Моя задача облегчалась тем, что он был один.

В прошлом году, пока я сидел с дитем на даче, а дома шел ремонт, тесть начинил мою квартиру замедленными минами. Кое-что уже сработало, и вот сегодня настала очередь электроплиты.

Эту душевнобольную плиту «Аристон» супруга моя и тесть приобрели со скидкой, потому что плита была немножко бракованная. Но нельзя же дискриминировать товары по этому врожденному признаку. Надо сохранять толерантность.

И вот сегодня плита вдруг рехнулась: она стала щелкать самостоятельно и плеваться искрой. Дело осложнилось тем, что электрический мой тесть подключил ее напрямую к проводу, который в стене, без розетки. А сверху построили кухню-буфет с ящиками.

Так что Ленгаз обрадованно пообещал мне отключить на выбор либо газ, либо свет, потому что ломать мебель не имеет права.

Но ломать не пришлось, ибо провод все-таки обнаружился.

И я его перекусил.

Огромными прабабушкиными ножницами. От прабабушки в доме после ремонта уже ничего не осталось, кроме ножниц, но они оказались посильнее некоторых современных проводов.

Вот ведь умеют устраиваться некоторые люди. Год назад тестя благодарили за подключение провода. А сегодня его благодарили за телефонные подробные указания насчет перекусывания провода.