То ли от снадобий, то ли сам собой, но терзающий Ланенса страх прошёл. Наоборот, он понял, что только что сумел постоять за себя, а что до – вполне возможно – убитого грабителя, то с какой целью сами они держали в руках оружие?..

Упрёки совести мучили Ланенса не так уж и долго – неделю. Все его несметные денежные запасы лежали всё это время под кроватью, а сам он всякий день уходил искать новую работу – грузчика, мусорщика, рассыльного. Большого выбора, увы, не было.

Совесть замолчала в тот час, когда Ланенс, уставший и мрачный, зашёл как-то в комнату и увидел на столе конверт, надписанный знакомым почерком.

Тут же серая пелена, лежавшая на окружающем мире, сменилась розовой.

Выставка занимала восемь больших залов. Живопись я оставил на закуску: главное – побывать в Золотом и Хрустальном залах, где выставлено всё, изготовленное из камня. Людей здесь мало – сплошь ольты и дарионы. Оно и понятно. На меня никто не косился – одежда приличная, а что до моего интереса к произведениям искусства, так Венллен, как известно, негласная столица творчества подобного рода.

Вход, как водится, стоил немало. Шесть серебряных – едва ли не одна двадцатая моего жалования. Недёшево. Это тоже традиция: все до одного посетители платят одну и ту же сумму. Искусство не делает различия между нищим и богатеем. Да и богатеев здешних можно на глаз от нищих и не отличить – но об этом после.

Больше всего мне хотелось бы отыскать того, кто взялся бы меня научить, как берутся за резец и с какой стороны подходят к заготовке. Тут-то меня моя боязливость и подвела, в очередной раз. До сих пор не всегда удаётся сохранять самообладание, если есть опасность, что засмеют. В лавке-то всё по-другому: там как бы и не я вовсе, а другой человек работает. А вот когда за самого себя просить надо, тут всё и начинается. Очень надеюсь, что от напряжения я не покраснел. Раза три уже порывался спросить кого-нибудь на предыдущих выставках… и один раз таки обсмеяли. Не со зла, но лучше я себя от этого не почувствовал.

Тем временем ноги сами собой несли меня по залу, а глаза не могли оторваться от экспонатов. Подумать только, и на каждый из них уходила вовсе не целая жизнь! Если уж вырезали из гранита птицу, то можно часами смотреть на неё – словно живая, кажется: хлопнешь в ладоши, и взлетит. Я один раз даже осторожно хлопнул. На всякий случай. Не взлетела.

Так я и набрёл на эти таблички. На вид – просто пластинки из полудрагоценных и прочих камней. Но встанешь поблизости, приглядишься… а внутри целая картина видна. Объёмная, яркая, живая. Глаз не оторвать. Табличек было дюжины три, все неповторимы, и я долго стоял у каждой, иногда отходя от них или обходя по кругу. Невероятно, но изображение «внутри» от этого поворачивалось. Да, подумал я, вот до такого мне своим ходом точно не дойти.

Седьмая слева табличка мне показалась просто полированным куском камня. Я едва не прикоснулся к ней пальцами (и правильно сделал, что сдержался – выгнали бы в шею) – она так выделялась на фоне остальных, что казалась неправильной. Я медленно шёл вокруг, поворачивая голову, и вздрогнул, когда увидел.

Трудно это описать. Основное изображение было неожиданным: представьте себе огромную букву «Y», сделанную из золота, со множеством мелких деталей и украшений, расходящихся спиралью от соединения трёх линий. Буква эта висела на том месте, где обычно на небе находятся светила – и отбрасывала на окружающий мир волны мягкого тёплого света. На заднем плане виднелся бушующий океан. Я присмотрелся. Мама родная! Океан-то движется! Продолжая вглядываться, я осторожно сделал шаг в сторону.

Волны катились и катились. Мне почудился запах солёной воды, шум прибоя и свист ветра. Ощущение, которое накатило из глубины таблички, было таким сильным, что я отступил на шаг, когда особенно крупная волна понеслась к каменистому берегу. Лоб мгновенно вспотел. Голова шла кругом, и тут я услышал этот голос.

– Вам нравится?

– Невероятно, – ответил я, вытирая лоб и продолжая глядеть в столь далёкие, но осязаемые глубины океана. – Никогда не видел ничего подобного. Всё как живое, и этот океан…

Я даже протянул руку в сторону пластины и вновь вздрогнул, когда «внутри» изображения проскочила разветвлённая голубоватая молния.

– Вы видите океан? – спросил тот же голос, уже с удивлением и любопытством.

– Вижу, – ответил я и с трудом отвёл глаза от морского пейзажа. И понял, что не очень-то вежливо разговаривать, стоя к собеседнику спиной.

Повернулся лицом.

Взглянул в тёмно-карие глаза.

И понял, что пропал…

Первые несколько минут Клеммен не видел ничего, кроме золотистых волос и карих глаз.

А первые несколько секунд он выглядел весьма жалко. Вся подготовка, проведённая Д. и его коллегами, тут же куда-то делась. От волнения в голове у него всё спуталось и перемешалось.

– K-kaiten h-hvearle, – произнёс юноша, заикаясь, и покраснел. Во-первых, кто желает доброго утра, когда на дворе вечер? И к тому же начисто перепутал все числа и наклонения…

– Добрый вечер, – улыбнулась обладательница карих глаз. – Вы первый, кто видит океан в движении. Уже осмотрели всё остальное?

– Я здесь не очень давно, – ответил Клеммен. – Честно говоря, давно интересуюсь резьбой по камню и… здесь… – он сглотнул, ощущая себя далеко не лучшим образом. – Увидел объявление о выставке и решил зайти.

– Завтра уезжает, – кивнула девушка. Теперь, когда мысли путались уже не так сильно, Клеммен увидел, с кем говорит и, как сказал бы Д., «запечатлел» её. Как и полагается, ничто из запечатлённого не сохранилось – промелькнуло на миг и кануло куда-то. – Вам повезло… и мне тоже. Хотите, я покажу вам остальные работы?

– Хочу, – ответил Клеммен, не раздумывая. Предложи она ему утопиться в соседнем фонтане, он тотчас бы кинулся исполнять приказ.

– Судя по всему, тебя угораздило влюбиться, – вздохнул Д., когда Клеммен, с глазами, которыми он видел нечто отличающееся от того, что видели все остальные, медленно вошёл на веранду ресторана. – Садись.

– А, вы тоже здесь, – Клеммен заметил, наконец, Д., и уселся напротив, продолжая улыбаться. – Прекрасный вечер. Очень кстати, ведь завтра праздник…

– Кто она? – спросил Д. с любопытством. Судя по всему, Клеммен выведен из строя не на шутку. Придётся дать ему несколько дней отдыха, что уж тут поделать…

«Останешься один, и у побед будет вкус поражения», пришли на ум слова, и мурашки побежали по спине Д. Сколько лет эта фраза не вспоминалась? Пять? Семь?..

– Кто? – Клеммен с великим трудом опустился в обычный, скучный и обыденный мир и нахмурился. – Послушайте, Д., если вы сейчас скажете что-нибудь о пункте четвёртом, я дам вам по морде.

– Ну, раз уж ты сам о нём вспомнил, то мне это делать уже незачем, – Д. лучезарно улыбнулся и подозвал официанта.

Пункт четвёртый был одним из восемнадцати пунктов, которые Клеммен, как подчинённый Д., обязан соблюдать. Коротко говоря, подчинённые Д. (и прочих его коллег), согласно пункту четыре, должны были ставить в известность своё начальство обо всех личных контактах. Обо всех. Были пункты и повеселее.

– Как она выглядит? – Д. налил себе и юноше по бокалу Шайхо, лёгкого вина из Киэнны. Клеммен поднял правую ладонь перед собой, задумался, бессильно пошевелил в воздухе пальцами и пожал плечами, виновато улыбаясь.

– Понятно, – Д. отпил из бокала и посмотрел на площадь, спиной к которой сидел его ученик. – Вообще-то я хотел узнать, как она была одета.

– Платье цвета морской волны, – вспомнил Клеммен, пригубив вино. – Сандалии с застёжками… – он наморщил лоб, вспоминая, – в виде золотых листиков… Медальон со знаком, наподобие буквы «Y»… газовый шарф… Обруч на голове, с двенадцатью изумрудами. Деревянные браслеты на запястьях.